Надежда Черкасова - Поцелуй меня крепче [litres]

– Мне кажется, я умираю от страха за Алешу. Вся извелась уже, места себе не нахожу от дурных мыслей. Все время об Алеше думаю. С ним случилось что-то страшное. Я так и вижу, как он замерзает в сугробе, или звери на него нападают, а он отбиться не может. Я это чувствую, я это знаю! Я не могу так больше!

– Окстись, безумная, что ты мелешь?! – рассердилась старушка. – Да разве можно так думать! Да разве можно такие страшные слова произносить! Ты же губишь его своими стенаниями, беду накликаешь на его голову. Беспокойство – тот же вампир, который выпивает до капли жизненную силу у того, о ком ты беспокоишься. Своими худыми мыслями ты только вредишь, притягивая к нему всякие несчастья.

– Почему он все время уходит от меня в тайгу, что он там забыл? – воскликнула в отчаянии Мила. – Ведь это же опасно!

– Не с тобой же ему у печи сидеть! Опасность мужчине нужна как воздух. Страдает она! Жизненная мудрость не в страдании заключается, а в терпении. А ты возьми и помоги ему своей любовью, молитвами. Это лучше, чем по ночам-то не спать да о плохом думать. – И старушка выпроводила запаниковавшую было внучку из кухни.

Мила зажгла свечу в своей комнатке, стала перед старинной иконой на колени и перекрестилась, касаясь лбом пола. Да, она крохотная и беззащитная, словно былинка на ветру. Да, ей ужасно страшно. Потому что она боится потерять Алешу. Вот глупая, заранее распланировала для себя счастливое будущее и теперь изо всех сил цепляется за него. Страх парализует ее, не дает даже вздохнуть полной грудью. Потому что это не просто страх – это сама смерть. Смерть для нее, для Алеши. Смерть для их любви, для их будущего.

Но если считать, что на все воля Божья, то получается, что Мила своими страхами и сомнениями отказывается от веры в Бога и не принимает Божественную волю? Тогда как она собирается молиться тому, в кого не верит? Молиться тому, против кого ропщет!

– Нет, Господи, нет! Я не ропщу! Я верую! Да и на кого тогда в жизни надеяться, если не на Тебя, Господи? Твою волю вижу во всем. Принимаю все, данное Тобой, как испытание. Нет, Господи, я больше не боюсь будущего. Я верю в Тебя, я верю Тебе. На все святая воля Твоя. Прости меня за то, что под влиянием обстоятельств усомнилась в своей вере! Я люблю Тебя, Господи!

Мила вдруг почувствовала, как страх отступает. Да, она крохотная и беззащитная перед Вселенной, но теперь ей не страшно. Потому что она преклоняет голову перед любовью, которая не зависит ни от каких человеческих ценностей, и просит Господа не за себя – за любимого. Сейчас ничто не имеет значения, кроме Божьей воли. Как Он решит – так и будет. Мила неистово продолжает молиться, теряя счет времени. Остается лишь борьба любви со смертью.

Алексей уже третий день бродит по тайге с Алтаем, разыскивая медведя, убившего Петра. Нельзя оставлять в живых зверя, превратившегося в людоеда. Для охоты на медведя у него отличное ружье-двустволка двенадцатого калибра, хорошо пристрелянное пулями и зарядами самой крупной картечи. Патроны он снарядил в пластмассовые гильзы свежим порохом с проверенной партией капсюлей. Никогда не использовал снаряды для уже стреляных гильз.

Он идет по свежевыпавшему снегу между огромными вековыми соснами в несколько обхватов, внимательно глядя под ноги, но ему встречаются только редкие следы мелких зверей и птиц. Наконец он видит то, что искал: снежный покров невысок, поэтому местами обнажает набитую медведем тропу, спрятанную под мягкой, ароматной хвоей и замысловато перечеркнутую узловатыми толстыми корнями.

Медвежью тропу выдавали кое-где буреющие на ветках клочья шерсти. Но особенно бросались в глаза обнаженные стволы сосен со свисающими с них большими лоскутами коры, содранной клыками и когтями зверя, – так медведь метит свои владения, поднимаясь на задние лапы до той высоты, до которой может добраться.

Прежде Алексей всегда стороной обходил помеченные медведями территории, чтобы избежать нежелательного и совершенно непредсказуемого столкновения. Но теперь он осознанно шел по медвежьей тропе, и эта встреча стала для него жизненной необходимостью. Он во что бы то ни стало должен найти медведя-людоеда, но найти в одиночку. Если он возьмет с собой еще кого-то, озлобленный умный зверь, почувствовав опасность, наверняка постарается скрыться от людей, чтобы потом разделаться с каждым из них по отдельности.

Алексей прикинул по закусам зубов и меткам когтей размер зверя и понял, что намеревается сразиться с самым крупным медведем, о каком только ему приходилось слышать: при росте в три с лишним метра его вес к осени перед спячкой мог достигнуть более восьмисот килограмм. Алексею стало не по себе. Он, конечно, не трус, но при таком раскладе и у него появились оправданные сомнения в осуществимости этой нелепой, скорее всего неудачной и губительной затеи.

Нет, он не может так просто сдаться. Иначе будут новые жертвы. Зачем он это делает, что хочет доказать себе? То, что стоит лишь однажды позволить страху овладеть им, как ужас перед опасностью больше никогда не заставит его вновь отправиться в тайгу? И поэтому он теперь сам ищет смертельно опасных приключений на свою голову?

Но если не он, то – кто?! В скиту остались только сирые да убогие, относительно, конечно. И никого из них он не представляет себе сражающимся с медведем-людоедом. А он, значит, вполне подходит для героической смерти на благо общества, пусть даже и такого малочисленного?

Алексей упрямо мотнул головой, отгоняя соблазнительные мысли об отступлении. «Нет, страх, я не твоя добыча! Я не позволю тебе одолеть меня. Я уничтожу зверя-людоеда не только в тайге, но и в себе самом». Ничто теперь не перебьет его решимости раз и навсегда, на все последующие времена победить в себе ужас перед любой опасностью, которая не даст ему отныне спокойно жить не только в таежной глуши, но и в миру, куда он непременно когда-нибудь вернется.

Он шел, низко опустив голову и пытаясь разглядеть след зверя на чистом снегу, но видел только петляющие следы Алтая, который то и дело бросался в стороны, когда ему что-то слышалось. Пора делать привал.

Алексей взобрался на небольшую заснеженную возвышенность и огляделся. Еще несколько дней назад осеннее разноцветье тайги радовало глаз, солнце не только светило, но и согревало землю и все живое на ней. И вдруг зима внезапно, в одну ночь, решительно вступила в свои права и накрыла, как пологом, все вокруг белым сверкающим серебром. Холод окутал тайгу. Деревья, как нежить, стояли в инее белые, мохнатые. Казалось, что они зябко жмутся друг к другу и с тайным страхом выглядывают из-под белых пуховых ветвей.

Взор Алексея застыл в благоговейном созерцании. Его очаровывал чудный пейзаж самого искусного на свете художника – природы – с белоснежным кудрявым лесом, таинственной голубой далью и чуть изумрудным на западе небесным пространством. Трудно оторваться от столь восхитительного зрелища. Он непременно отобразит этакую красотищу в своих картинах!