Алексей Ходорковский - Медвежья пасть. Адвокатские истории

Утренний зал блестел чешскими люстрами, игравшими в первых лучах мелькнувшего солнца, тяжелыми плюшевыми гардинами вишневого цвета с золотой отделкой, расписными стенами, потолком в стиле советского классицизма и Василием-гардеробщиком, приводящим себя в порядок рассолом из трехлитровой банки с солеными томатами. Перевернутые стулья, рабочие, чистящие недалеко от эстрады фонтан с золотыми рыбками, снующие уборщицы и замотанные экспедиторы со свежими фруктами с Центрального рынка — все это представляло собой жужжащий улей.

Официанты и два молодых бармена, выстроившись полукругом, стояли посредине зала и дружно в такт речи кивали головами.

— …Так вот. С сегодняшнего дня, подчеркиваю, с сегодняшнего дня!!! — Любка включила полную громкость. На эти две октавы среагировал только Василий-гардеробщик. Он подавился рассолом, резко оторвал банку от лица и громко закашлялся.

Все остальные участники собрания, в том числе и Самвел, стоявший за Любкиной спиной, скромно опустили глаза в ожидании дальнейших указаний.

— …Все чаевые, включая чаевые барменов, после смены сдаются мне в обязательном порядке! Кто не захочет прислушаться или решит обмануть — вперед, Москва большая, мест много. В конце недели все смены получают свои премиальные. Повторяю: крысятничать не дам!!!

Красавец Самвел упорно рассматривал изящные ноги докладчицы и уже ощущал ее на древнем кожаном диване своего директорского кабинета. Но эти эротические мысли опытный ресторатор быстренько свернул, представив себе тот геморрой, который мог свалиться на его седую голову.

Речь старшего администратора продолжалась, но слова более не имели значения. Каждый слушатель усиленно пытался просчитать материальные потери, постигшие его семью.

Юрка за завтраком ежедневно интересовался рабочими успехами жены и настраивал ее на боевые действия. Результаты трудовой деятельности Любки превзошли все ожидания. В семье появились немалые деньги. У жены завелись нужные связи среди торгашей и артистов. Многие известные писатели, партийные и советские чины оказались приятно удивлены ее вниманием и услужливостью. Молодая красавица с безупречным макияжем и скромными украшениями, в темно-синем строгом костюме, белоснежной блузке и лакированных черных туфельках стала популярна в Москве. С ней искали знакомства и гордились ее неподдельным вниманием во время застолий. Все просьбы клиента выполнялись моментально и между прочим. В распоряжении администратора находился штат официантов, водителей и многочисленных помощников. Любка всегда и всем платила за услуги, поэтому ей никто никогда и ни в чем не отказывал. Ее клиенты обслуживались в первую очередь и по высшему разряду. О чем бы не шла речь и в каком бы состоянии не находился посетитель ресторана, Любовь Евгеньевна начинала и заканчивала разговор улыбкой, показывая при этом свои белоснежные очаровательные зубки.

А просьбы бывали разные…

Дело пошло, она стала частью «блатной», элитной Москвы, где главное — связи и возможности.

Понимать, что семья распадается, Юрка начал через пару лет после трудоустройства жены. Днем и вечером она появлялась редко, все общение с мужем ограничивала получасовым завтраком. Приезжала домой Люба ночью, всегда на такси и всегда в легком подпитии. Поначалу все списывалось на работу. Действительно, ресторан работал до ночи, действительно с гостями приходилось пригубить бокал шампанского, и действительно, поздней ночью можно добраться до дома только на такси. Юра все понимал, но жена (хозяйка) дома отсутствовала, и, похоже, жену он потерял. Квартиру убирала домработница, рубашки и белье стирала прачечная, а о ласках молодой и любимой жены он вообще забыл. Любка приезжала без сил и выглядела как выжатый лимон.

Через год Любовь Евгеньевна купила новую, по тем временам крутую шестую модель «жигулей». С мужем этот вопрос даже не обсуждался.

— Ну, сколько можно на такси разъезжать, — заявила Люба, покручивая автомобильный брелок на мизинчике левой руки.

Последней каплей, переполнившей чашу терпения, оказался разговор в Большом театре, куда Люба пригласила мужа в выходной. Это, скорее, уже был не разговор, а уведомление.

— Милый, я купила кооперативную «двушку» на Ленинском, обставила немного, хочу туда перебраться…

Юра аж подавился бутербродом с икрой. Какая «двушка», на какие деньги? Почему уезжает? Зачем? Одна?

И тут до Климова дошло. Жена больше жить с ним не будет. Ее захватила, закружила столица, и ему в этом хороводе места не было. Он всего лишь жалкий опер, старлей, стоящий в райке огромного трехъярусного зала под названием Москва.

Через год Любу задержали на первом этаже гостиницы «Россия» у дверей магазина «Березка». Она скупала чеки «Внешпосылторга». Привычка одеваться в валютной «Березке» — полное безумие. Валюты у нее, конечно, не было, а скупка чеков являлась валютной операцией и каралась по законам того времени очень сурово.

Юра вмешался, пытался помочь, но задержание проводили оперативники Госбезопасности, а подходов к этой организации он не нашел.

Любу осудили.

Юрку стали мурыжить на работе, таскать в инспекцию по личному составу. Пугали, отстранили от дел. Развод оформлен не был, он находился в браке. Климов собрал всю волю в кулак и решил идти на Петровку искать правду.

С ним любезно беседовали: сочувствовали, успокаивали. Подвели Юрку остаточные алкогольные явления. Амбре, к великому сожалению, «благоухало» во все стороны.

Климова уволили из милиции с «волчьим билетом», устроиться куда-то юристом с такой характеристикой было невозможно.

Юрка стал выпивать сначала в компании дворовых доминошников, а потом и один. Календарь кишел яркими поводами, а водка и деньги от прошлой жизни еще не кончились. Бывший гроза рестораторов, старший инспектор ОБХСС старший лейтенант Климов спивался.

Раз в неделю к нему приезжала мамочка, забирала грязное белье, убирала комнату, кормила сына горячей, очень вкусной едой и готовила огромную кастрюлю супа на неделю.

С самого утра на улице лил дождь. Москвичи поглядывали на небо в предвкушении долгожданного солнца. Сырость и ветер пробирали до костей. Точка общепита с яркой, но совсем не завлекающей вывеской «Кафе. Чебуречная» находилась на Ленинградском проспекте, на первом этаже старого, ничем не приметного жилого дома. Интерьер зала был выполнен в строгом безликом стиле советского периода. На стенах висели эстампы в металлических рамках с изображениями горных хребтов Кавказа. У стены между окнами стоял музыкальный автомат, уцелевший в двадцатом и каким-то чудом перебравшийся в двадцать первый век. Из его динамиков доносилась радиотрансляция. Тяжелые портьеры, голые столы, сервированные лишь одинокой и грустной солонкой, жесткие стулья красоты и уюта не создавали.