Григорий Аросев - Деление на ночь

Постарался привести себя в порядок, чтобы не выглядеть как окончательный безумец – побрился, расчесался, нацепил галстук. Захватил паспорт и удостоверение, ещё же надо через охрану прорваться. Но зайти удалось беспрепятственно: угрюмый мужик в камуфляже выслушал объяснение Белкина и, аккуратно переписав паспортные данные, кивнул головой, мол, учительская в ту сторону, третий этаж.

Поднялся. Явно шёл урок, во всей школе боязливо дрожала пунктуальная хрупкая тишина. Белкин направился в учительскую, открыл дверь. За столом сидела немолодая женщина, просматривая какие-то бумаги. Увидев Белкина, она спросила, чем может ему помочь. Тот отрекомендовался и произнёс:

– Моё дело крайне странное, но важное. Я бы очень хотел найти учительницу, которая помнила бы школьника, который у вас учился лет пятнадцать-двадцать назад.

– С какой целью?

– Простите, как вас зовут?

– Наталья Михайловна.

– Понимаете, Наталья Михайловна, я действую по поручению его отца. Он пропал, есть предположения, что он погиб.

– Ох! А как зовут школьника?

– Алексей Андреев. Год окончания школы, судя по документам, две тысячи первый.

– Не помню… – протянула учительница. – Я могу поспрашивать коллег, которые тут работали в то время, но без гарантии, сами понимаете. Оставьте телефон, я перезвоню вам вечером.

– Спасибо огромное, Наталья Михайловна.

Вечером в самом деле позвонили – но не она, а другая учительница.

– Меня зовут Гусева Эвелина Игоревна, – сказал голос в трубке, и Белкина мгновенно обожгло: он буквально до тошноты ненавидел, когда фамилию ставили перед именем. – Меня попросила позвонить Смирнова Наталья Мих…

– Да, да, как здорово, что вы позвонили! Спасибо!

– Но я вряд ли смогу вам ощутимо помочь. Я была классным руководителем в классе, где учился Андреев, но я его почти не помню.

Бедный Алёша, бедный, никто его не запомнил.

– Что вы преподаёте, если я могу спросить?

– Русский и литературу.

– Может, вы не забыли, как он учился? Или как вёл себя?

– Их класс я помню сравнительно хорошо. Но в основном благодаря трём девицам, которые там наводили шорох, такие местные звёзды, знаете. Я даже помню, как их звали – Вера Пескова, Оля Гудкова и Арина Фомина. Прочие оставались в тени их. Алёша сидел за второй партой по центру, особо не шалил, не курил, не ругался. Весьма средний ученик.

Эвелина говорила спокойно, приветливо, без менторских интонаций.

– Вы с ним лично не общались?

– Наверняка, но не помню.

– Может, вам поможет некий факт из его биографии: он жил только с отцом, мать умерла ещё при родах. Наверняка на родительские собрания приходил только отец.

– Факт этот прискорбен, но нет, ничего не всплывает. Теперь вы расскажите, что произошло.

Белкин параллельно рассказывал историю Андреева и искал Эвелину в соцсетях – и нашёл! Лет пятидесяти, но ещё привлекательная. Наверняка Алёша мог в неё влюбиться в бытность свою подростком. Странное лишь у неё имя – Эвелина. Простая русская фамилия никак не вязалась с таким вычурным именем.

– Жуткая история, – вздохнула Гусева. – Но я не знаю, чем ещё помочь. Если у вас высветился мой номер телефона, звоните…

– Эвелина Игоревна, а разрешите нескромный вопрос.

– Я замужем.

Белкин от души рассмеялся.

– Нет, другой. Откуда у вас такое редкое имя?

– Родители русские, но отец служил в Латвии, я там и родилась. Изначально они вообще хотели меня назвать Энн, в честь, вы не поверите, артистки, которая сыграла вторую сестру Скарлетт в «Унесённых ветром». Я уже не помню её фамилию, артистки той. На Анну не соглашались, только Энн. Какие-то они нетипичные у меня. В загсе их стали переубеждать, но у них был запасной вариант – Эвелина, третья сестра, точнее, ещё одна артистка. Вот и вся история. Ох, подождите секунду.

Она положила трубку, не отключаясь, и куда-то ушла. Вернулась через полминуты.

– Извините, смотрю на ноутбуке фильм, и сама же забыла его остановить.

– Что смотрите? – совершенно праздно спросил Белкин.

– «Человек, которого не было». Начала двухтысячных.

– Слышал, но не смотрел.

– Интересный, советую. Нуар такой.

– Спасибо… А кстати, Эвелина Игоревна, вы, случаем, никогда не слышали такую фамилию – Саша Близнецов?

Пауза. Неужели?!

– Нет, простите.

– Ясно…

Так разочаровался, что не сразу и отыскал в себе силы закончить разговор.

– Не хочу вас дальше отвлекать. Если вдруг что-то вспомните – позвоните?

– Конечно! Всего хорошего!

Нуар такой.

Близнецов.

Эвелина – наверняка её как-то коротко называли, а как? Пусть будет Элли, например.

Алёша Андреев.

Почему нет ни одной фотографии Близнецова? Почему о нём никто не знает?

Андреев.

Воловских.

Хик Сволов.

Елена.

Близнецов.

Человек, которого не было.

Человек, которого…

Господи, неужели?

Декабрь, как и смерть, не навсегда. Кружит над городом замёрзлая вода и хлопьями ложится на картину. В ночь улиц и каналов паутину, где человек немногих дарований стоит и смотрит вверх – без упований на встречный взгляд. Хотя он был бы рад.

Стихотворение называлось «Рождество», в десятом, кажется, сложено году. Теперь же, в августе, в оплавленном воздухе душного утра странным образом вспомнились отчего-то те хлопья замёрзлой воды, плывущие и осыпающиеся над городом, и та ночь, когда сидел у окна, разглядывая то белый прямоугольник дисплея, то белый квадрат пустынного двора, и выбирал между жизнью и смертью. В смысле – как что не навсегда декабрь. «Как и смерть, не навсегда». Выделил до запятой, удалил. «Как и жизнь, не навсегда», остановился опять. И то, и другое ложилось в строку, но оставить можно было только одно. Потому что стихосложение – всегда выбор, с самого начала и до. Не только строфы, слова в строке, рифмы, знака препинания, не только. Никогда не любил выбирать, но раз за разом был должен. Это ведь всякий раз ещё и отказ – выбор. Прежде, чем решение принято, все варианты – и дополняющие, и отменяющие друг друга – сосуществуют вместе, в странном единстве живого, размытого, движущегося, неокончательного смысла. Мне всегда была по сердцу такая неокончательность, недостроенный мост мысли, который мог быть протянут воображением в разные точки на том берегу. Но непременно приходилось выбирать, и, тут уж ничего не поделаешь, раз так, значит, выбирать надо самую лучшую точку и лучший путь к исполнению выданного на сей раз поручения.

Поэтому выделял до запятой, удалял и писал наново: «Декабрь, как и смерть, не навсегда». Убирал запятую между ночью и улицами. Оставлял смотрящего вверх человека стоять, а не лежать или идти. И уже под утро той длинной декабрьской ночи удалил с листа почти всю её, прошедшую внутри ночь, – шестнадцать долгих строчек после «рад».