Батья Гур - Убийство в субботу утром

— Все, что вы скажете, может быть использовано против вас.

Арестованный потерял контроль над собой. Он упомянул Кафку, Советскую Россию, латиноамериканские диктаторские режимы и в конце воскликнул:

— Это сумасшествие, абсурд какой-то! Скажите, наконец, кто вы такой и почему я здесь!

В этот момент появился Раффи с двумя дымящимися стаканами, от которых распространился аромат турецкого кофе. Один он поставил рядом с Михаэлем, другой — возле полковника Алона. Тот взглянул на стакан, на Михаэля, на спину Раффи, который вышел из комнаты, — и изо всей силы отшвырнул стакан. Он не разбился, только перевернулся, содержимое вылилось на пол, появилось маслянистое черное пятно, немедленно начавшее расти. Михаэль не двинулся с места, не раскрыл рта.

— Слушайте, вы говорите, что я здесь с ведома командующего, но это только ваши слова, и, если вы врете, я до вас доберусь! Пожалеете, что на свет появились! — взревел Алон. — Вы что думаете, я вчера родился? Да вы знаете, кто я? Знаете, сколько допросов я провел в жизни? Уж поверьте, каждый ваш фокус мне известен. Я знаю, что вы сперва должны назваться, и я требую, чтобы мне объяснили, что происходит!

В голосе, во всем виде — бессильная ярость, на щеках — краска. Пора еще немножко его припугнуть, подумал Михаэль и спокойно ответил.

— Я хочу услышать от вас самого, почему, по вашему мнению, вы арестованы.

— Примитивно, очень примитивно, приятель. Слова от меня не услышите. Никаких причин для моего ареста не существует, и я не намерен ничего измышлять.

В комнату неожиданно вошел Мэнни. Бросив на него взгляд, полковник побледнел, и на этот раз в лице его явственно промелькнул страх. Мэнни был единственным, кого полковник знал, и Михаэль безошибочно выбрал момент, чтобы предъявить его, как кролика из шляпы фокусника.

— Вы узнаете этого человека? — спросил Михаэль.

— Да, — сказал Алон, несколько присмирев. — Этот офицер брал у меня показания две недели назад; могу предположить, в чем дело. Но я уже рассказал все, что знаю. Почему меня арестовали?

Мэнни занял позицию у двери, а Михаэль назвал свое имя и должность.

— Дело в расследовании убийства доктора Евы Нейдорф, — сказал он. — Поэтому вы здесь и находитесь. Вы должны быть нам благодарны, что ваш арест не предан огласке, даже вашей жене ничего не сказали. Ее попросили молчать про обыск.

— Какой обыск? — взвился Алон. — Что вы собирались найти? А ордер у вас есть? Не трудитесь отвечать, все ваши штучки мне известны. Говорю вам еще раз, знаете, сколько допросов я сам провел?

Но молчание в комнате нарушало лишь тяжелое дыхание самого полковника. Тогда он заговорил снова:

— И не морочьте мне голову насчет «благодарности»! Кто вам мешает допросить меня открыто? Мне нечего скрывать и нечего добавить. Вы могли бы попросить меня приехать в Русское подворье — пожалуйста! А здесь больше ничего от меня не услышите. Я даже не был знаком с этой Нейдорф, только по рассказам.

— Каким рассказам? — спросил Михаэль, ощутив, как страх полковника вновь перерастает в гнев. Лицо его побледнело, руки тряслись, глаза потемнели.

— Просто по рассказам, какая разница? Это не имеет никакого значения. Вы не имеете права задерживать меня здесь. Я ухожу!

Полковник вскочил с места и решительно направился к двери.

Михаэль не пошевелился на стуле. Мэнни, стоявший у двери, явно не собирался уступать Алону дорогу. Тот в бешенстве замахнулся. Мэнни с быстротой молнии схватил его за запястье и пригнул вниз, выкручивая руку. Все произошло без единого звука. Мэнни вновь занял пост у дверей, Алон вернулся на свой стул, рядом с которым расплылось коричневое пятно и валялся перевернутый стакан, а Михаэль, закуривая сигарету, поинтересовался, не страдает ли полковник клаустрофобией.

Ответа не последовало.

— Если нет, почему бы не посидеть спокойно и не согласиться сотрудничать?

— Сотрудничать? С удовольствием. Дома, в Русском подворье, по официальному приглашению, только не здесь. Я уже говорил, мне нечего сказать! Вы оглохли? Я не знал ту женщину! Сколько раз вам повторять?

— Не знали? — повторил Михаэль, выпуская изо рта дымок. — Вы готовы заявить об этом на детекторе лжи?

— Я готов на все, лишь бы не здесь. Это место мне известно. Я понимаю, что меня сюда привезли, потому что вы меня в чем-то подозреваете. Сначала отпустите меня, а потом поговорим насчет детектора. Здесь вы ни звука от меня не добьетесь!

Михаэль вынул из кармана рубашки сложенный листок бумаги и протянул подозреваемому:

— Это копия; захотите порвать — не стесняйтесь, у нас еще много.

Алон взглянул на листок и бросил на пол прямо в кофейную лужицу. Губы его задрожали, когда он сказал:

— Ну и что? Какая здесь связь? Не понимаю. Скажите, что вам нужно, и покончим с этим.

— Это ваш почерк, не так ли? — спокойно спросил Михаэль, стряхивая сигаретный пепел в пустой стакан, который держал в руке.

— Допустим. Любой может подписаться моим именем, но в качестве предположения скажем, что мой. И что из этого? Записка девушке, дальше что?

Голос его зазвучал громче, он поднялся с места. Мэнни мгновенно встал у него за спиной, резко толкнув обратно.

— В наручниках вам будет удобней? — осведомился Михаэль.

Алон остался сидеть, не удостоив его ответом. Он ссутулился, глаза упорно уставились на разлитый кофе и смятую записку, окрасившуюся коричневым. Наконец, подняв голову и окинув Михаэля полным враждебности взглядом, он заявил:

— Если брать под арест любого, кто пишет девушкам записки, вам придется арестовать всю страну. И я по-прежнему не утверждаю, что писал ее.

— А вам и не нужно ничего утверждать, — легко сказал Михаэль. — Это сделают за вас.

Он вынул из кармана другой листок, похожий по виду на первый, и громко зачитал: «Орна, детка, прости за вчерашнее, я все объясню. Встретимся в семь, где обычно? Буду ждать. Иоав». За вторым листком последовал третий — тоже фотокопия, объяснил он подозреваемому. Тот взглянул и покраснел — это была страница из регистрационной книги отеля в Тель-Авиве. Согласно записи, полковник Иоав Алон провел здесь два дня в двухместном номере, вместе с женой.

— А вашей жене приходилось слышать об этом отеле? — поинтересовался Михаэль. — Может, следует ее спросить? — Алон молчал. — Не хотите рассказать нам, за что вы хотели извиниться в этой записке перед Орной Дан?

Алон поднял голову и с ненавистью посмотрел на Михаэля:

— И что? У меня был роман с девушкой. При чем тут ваше расследование? Давайте, расскажите моей жене. Большое дело. Значит, эта сучка проболталась… Что вы хотите знать? Какое вам до этого дело?

— Вообще-то есть дело, — сказал Михаэль, бросая окурок в кофейную гущу на дно стакана. — Сказать, за что вы извинялись в записке? Хотите, чтобы я вам сказал? Может, предпочтете сами?