Роберт Гэлбрейт - Дурная кровь

Самого Риччи первой увидела Робин, на третье воскресенье наблюдения. В тот раз она пришла на дежурство в платье, которое, правда, скрывал плащ: вечером ей предстояла встреча со Страйком, а затем и беседа с К. Б. Оукденом в мейфэрском отеле «Стаффорд». Робин, никогда там не бывавшая, навела справки и узнала, что этот пятизвездочный отель со швейцаром в шляпе-котелке – один из старейших и самых престижных в Лондоне; этим и объяснялся ее нетипичный выбор одежды для наружки. Поскольку до этого перед каждым дежурством у «Сент-Питерса» она маскировалась (попеременно вязаная шапочка, зачесанные наверх волосы, темные контактные линзы и солнцезащитные очки), сегодня ей захотелось для разнообразия побыть собой, что казалось вполне безопасным; Робин прогуливалась по тротуару, изображала телефонные разговоры, но на всякий случай все же надела очки с простыми стеклами, которые собиралась снять в «Стаффорде».

Престарелых обитателей пансионата время от времени выводили или вывозили на прогулку по улице до ближайшей площади, в центре которой находился обнесенный оградой и запиравшийся на замок частный сквер, где старики, хорошенько укутанные, чтобы не простудиться, могли вздремнуть или полюбоваться сиренью и фиалками. До сих пор на виду у сыщиков свежим воздухом дышали только старушки, но сегодня в группу, спускавшуюся по боковому пандусу, затесался один старик. Робин мгновенно опознала Риччи, но не по его перстню со львом, который, если и налезал до сих пор ему на палец, был надежно скрыт от посторонних глаз клетчатым пледом, а по профилю – пусть утрированному, однако не искаженному временем. Густые черные волосы были теперь темно-серыми, а нос и мочки ушей до предела увеличились в размерах. Уголки больших, как у бассета (по словам Страйка), глаз теперь опустились еще заметнее. Пока санитарка родом из Польши катила Риччи к площади, весело болтая, но не получая отклика, тот сидел с полуоткрытым ртом.

– Все чики-пики, Инид, солнце мое? – обратился темнокожий санитар к чахлой старушке, и та со смехом кивнула папахой из овчины.

Робин пропустила группу вперед, затем пошла следом и посмотрела, как одна из санитарок отпирает калитку, чтобы впустить в сквер всю процессию. Прогуливаясь вокруг площади с прижатым к уху телефоном, Робин задумалась о характерном невезении: именно сегодня, когда так близка была возможность подойти и обратиться к Риччи, ее угораздило надеть туфли на шпильке. Группа из дома престарелых остановилась на площадке перед клумбой с лиловыми и желтыми цветами; инвалидное кресло Риччи припарковали у пустой садовой скамьи. Санитары болтали между собой и с женщинами преклонного возраста – своими подопечными, еще не утратившими связную речь, а старик в это время бездумно смотрел вдаль поверх газонов.

В джинсах и удобных кроссовках, думала Робин, можно было бы перемахнуть через ограду и за купой деревьев незаметно для санитаров подобраться к Риччи, чтобы как минимум определить, не страдает ли он деменцией. К сожалению, у нее не было ни единого шанса совершить такой подвиг в платье и в туфлях на шпильке.

Сделав круг по площади, Робин заметила идущего к ней Сола Морриса. Моррис пришел пораньше, что норовил сделать всякий раз, когда сменял Робин.

«Сейчас выскажется либо насчет каблуков, либо насчет очков», – подумала Робин.

– Шпильки! – обшаривая Робин своими ярко-голубыми глазами, отметил Моррис, как только приблизился на расстояние голоса. – Кажется, раньше я не видел тебя на каблучках. Занятно: никогда не считал тебя рослой, но ты реально высокого роста, правда? А очки-то какие сексуальные.

Прежде чем Робин смогла его остановить, он наклонился и чмокнул ее в щеку.

– Можно считать, у нас свидание вслепую, – сказал он ей, выпрямляясь и подмигивая.

– А как мы будем расценивать тот факт, что я вот-вот уйду, а ты останешься? – Робин не улыбнулась, а Моррис делано засмеялся, как смеялся самым непритязательным шуткам Страйка.

– Не знаю… что может подвигнуть человека уйти со свидания вслепую? – спросил Моррис.

«Твое появление», – молча ответила Робин, посмотрела на часы и сказала:

– Если ты готов заступать, я пойду…

– Вот они, – тихо сказал Моррис. – О, сегодня старик выполз на улицу, да? А я-то думаю: почему это ты отошла от входной двери?

Эта реплика раздосадовала Робин еще сильнее, чем игривое обращение. Неужели она бы позволила себе отойти от входа, если бы объект не переместился? Тем не менее она дождалась рядом с Моррисом, чтобы после двадцати минут пребывания на свежем воздухе санитары вместе со своими подопечными потянулись обратно по другой стороне улицы.

– Моих детей точно так же выгуливали в яслях, – тихо сказал Моррис, изучая процессию. – Персонал всех упаковывал в коляски и вывозил в скверик. Думаю, кстати, что здесь и о подгузниках не забывают, – добавил он, провожая своими ярко-голубыми глазами компанию из пансионата «Сент-Питерс». – Господи, надеюсь, я до такого не доживу. Риччи – единственный мужчина среди теток, бедолага.

– Думаю, им всем обеспечивают прекрасный уход, – сказала Робин, когда санитар-тринидадец прокричал:

– Не отставайте, не отставайте, Иден!

– Это – как детство, – заметил Моррис, наблюдая за процессией катящихся вперед кресел-колясок. – Только без единой радости.

– Наверное, – сказала Робин. – Я тогда пошла, если ты готов заступить.

– Да без проблем, – сказал Моррис, но тут же добавил: – Куда-то идешь – так разоделась?

– Встречаюсь со Страйком.

– О-о, – у Морриса приподнялись брови, – понимаю…

– Нет, – парировала Робин, – не понимаешь. Мы кое-кого опрашиваем в шикарном отеле.

– Ну ясно, – сказал Моррис. – Извини.

Но в его последней фразе сквозило нелепое, почти заговорщическое самодовольство, и только в конце улицы Робин посетила неприятная мысль – наверняка Моррис ошибочно истолковал ее резкое опровержение грядущего свидания со Страйком и подумал, что она таким способом дала понять: ее сердце свободно.

Неужели Моррис до такой степени заблуждался на свой счет, что возомнил, будто в результате его неуклюжих заигрываний она втайне надеется на какие-нибудь отношения? Даже после событий второго дня Рождества, когда она по телефону смешала его с грязью за присланное фото готового к действию члена? Как бы ни хотелось ей отмахнуться от этих подозрений, Робин опасалась, что ответ будет «да». Моррис был жутко пьян, когда она на него орала, и, вероятно, не сумел оценить всю меру ее отвращения и злости. После рождественских праздников он вроде бы искренне устыдился своих действий, поэтому Робин, чтобы не нарушать сплоченность их небольшой команды, заставила себя проявить доброжелательность – и, видимо, перестаралась. В итоге Моррис вернулся к своей прежней, «допорнографической» манере поведения. Если Робин и отвечала на поступающие от него вечерние эсэмэски, содержащие в основном анекдоты и потуги на шутливую беседу, то лишь для того, чтобы поставить заслон назойливым продолжениям типа: «Я тебя не оскорбил?» Теперь ей пришло в голову, что все ее положительные профессиональные оценки Моррис расценивал как приглашения к флирту. Ведь все сказанное им по работе указывало на его мнение о ней как о самой бесполезной и малоопытной из всех сотрудников агентства, а вдобавок он, судя по всему, считал ее наивной маргариткой, которая польщена вниманием такого мужчины – в действительности заносчивого и скользкого.