Зигмунт Милошевский - Переплетения [litres]

Шацкий немного поговорил с ксендзом. В это время Кузнецов и техник с Волчьей устанавливали камеру на штативе и размещали в темном помещении дополнительные рефлекторы, чтобы зафиксировать следственный эксперимент.

Без четверти двенадцать все было готово, отсутствовали только главные герои драмы, которые должны были появиться ровно в полдень. Ксендз Пачек неохотно вернулся к себе, техник неохотно оставил свои игрушки, не слишком успокоенный уверениями Кузнецова, что с электронным оборудованием он обходится лучше, чем с женщинами.

На маленьких некрасивых стульчиках с металлическими ножками и коричневой обивкой полицейский и прокурор сели рядом в молчании. Погруженный в свои мысли Теодор Шацкий тихо рассмеялся.

– Ты что? – спросил Кузнецов.

– Можешь смеяться, но я думал о том, как Хелька будет выглядеть через пятнадцать лет. Как считаешь, она все еще будет похожа на меня?

– Судьба не может быть так жестока…

– Очень смешно. Я вот думаю, как получается, что дети бывают не похожи на своих родителей.

– Может, потому, что они прежде всего бывают собой, а уже потом чьими-то детьми?

– Может и так.

Они появились в точно назначенный час, чуть ли не одновременно, словно приехали на одном автобусе. Ядвига Теляк, печальная как всегда, в льняных бежевых брюках, гольфе такого же цвета и элегантных туфлях на каблуке. Ее волосы были заплетены в косу. Впервые за время следствия она выглядела привлекательной, ухоженной женщиной сорока с чем-то лет, обладающей элегантной и высокомерной красотой, а не как собственная старшая сестра в возрасте под шестьдесят. Цезарий Рудский вполне оправился и снова был королем польских терапевтов: густые седые волосы, серые усы, пронзительный взгляд светлых глаз и улыбка, приглашающая к признанию: «Что, собственно, я чувствую, когда об этом рассказываю». Хорошие джинсы, спортивная рубашка с пуговичками до шеи. Синий твидовый пиджак плотно облегал широкие плечи. Без слов они уселись рядом на некрасивых стульчиках. Ждали. Прокурор почувствовал, что атмосфера становится торжественной. Ханна Квятковская ее не нарушила. В ней не было обычной издерганности; может, потому, что она казалась сильно изнуренной и макияж не скрывал синие тени под глазами. Волосы по-прежнему были мышиного цвета, костюм ничем не выделялся на фоне десятков тысяч других женских костюмов, выгуливаемых на улицах столицы, но декольте блузки и высота каблуков советовали Шацкому задуматься, не поспешил ли он приклеить ей ярлык асексуальной монашки-отшельницы. Вместе с Квятковской в зал вошла Барбара Ярчик, которая в очередной раз выглядела, как когда прокурор увидел ее впервые, и одежда та же самая. Она улыбнулась Шацкому, который подумал, что когда-то она была очень красивой, да и теперь – если бы не туша – заслужила бы эпитет пригожей. Эузебиуш Каим пришел последним, опоздав на минуту. Как обычно, он отличался уверенностью в себе и классом. Его выходной костюм даже эсбековский сукин сын признал бы элегантным, а не просто изящным. Ботинки и брюки по отдельности стоили столько же, сколько весь костюм Шацкого. Плотная белая рубашка с подвернутыми рукавами выглядела так, словно ее достали из гардероба Брэда Питта.

Когда все расселись, Шацкий спросил, не хочет ли кто-нибудь в туалет.

Не хотели.

Прокурор набрал в легкие побольше воздуха и начал говорить.

– Я собрал вас, чтобы провести следственный эксперимент, который поможет мне и присутствующему здесь комиссару Кузнецову понять, что произошло в этом зале две недели назад. Конечно, я помню все ваши показания, знаком и с теорией расстановок, за объяснение которой сердечно благодарю вас, пан Рудский, но, несмотря на это, проведение эксперимента, по моему мнению, необходимо. Прошу прощения за то, что вам пришлось еще раз появиться в этом месте, которое, без сомнения, вызывает отрицательные эмоции. Я понимаю, что пребывание здесь может быть для вас тягостным, и постараюсь сделать его возможно более коротким.

Шацкий произносил подготовленную заранее речь, отдавая себе отчет в том, какая она получилась деревянная, но ему насрать было на стиль. Важно обмануть их бдительность и заставить поверить, что речь идет о простом повторении терапии, проводившейся две недели назад. Он старался не смотреть на Олега, который стоял в углу и увлеченно грыз свои ногти.

Рудский встал.

– Мне нужно расставить пациентов так же, как тогда? – спросил он.

– В этом нет необходимости, – спокойно ответил Шацкий. – Это сделаю я, благодаря чему смогу лучше понять функционирование механизма.

– Я не убежден… – высокомерно начал Рудский.

– А я убежден, – жестко прервал его прокурор. – Это следственный эксперимент, проводимый прокуратурой в связи с расследованием важнейшего преступления, а не лекция для студентов первого курса. И это не покорная просьба, а информация о том, что я собираюсь делать, поэтому прошу не мешать мне работать.

Шацкий перестарался с грубостью, но ему требовалось осадить доктора в самом начале, иначе тот начал бы ставить под сомнение каждый его шаг. А этого он не мог себе позволить.

Терапевт пожал плечами и сделал недовольную мину, но промолчал. Шацкий подошел к нему, взял за руку и поставил посередине помещения. Криво улыбающийся Рудский, вероятно, не подозревал, что место, на котором он стоит – как и места остальных, – не случайность, а результат долгого разговора, состоявшегося накануне между Шацким и доктором Иеремиашем Врубелем.

Он взял за руку Барбару Ярчик и поставил ее справа от Рудского. Теперь они стояли плечом к плечу и смотрели в сторону двери. Кислая улыбка исчезла с лица терапевта, он беспокойно взглянул на прокурора. Шацкий позволил себе подмигнуть ему.

Затем он поставил Ханну Квятковскую напротив Рудского и Ярчик – так, чтобы Ханна смотрела на них. Каима он поместил сбоку, чуть в стороне, и велел ему смотреть в точку, находящуюся примерно посредине между Квятковской и парой Ярчик – Рудский. Вблизи этой точки он поставил «новенькую» – Ядвигу Теляк, посмотревшую на прокурора с удивлением, когда тот брал ее за руку. Вероятно, она не предполагала, что будет принимать в этом участие. Однако послушно встала у точки «Х», обращенная к ней, на таком расстоянии, что Квятковская, Ярчик и Рудский могли ее видеть.

Рудский был бледен как стена. Вероятно, он догадывался, к чему клонит Шацкий. Но все же надеялся, что это случайность и прокурор действует вслепую, пытаясь найти для следствия хоть что-нибудь.

– Пан доктор, – обратился к нему Шацкий. – Пожалуйста, объясните всем, каков главный вопрос во время расстановки. Или, по крайней мере, один из важнейших. Тот вопрос, который вы задали бы, если бы кто-нибудь показал вам комбинацию, подобную этой.