Зигмунт Милошевский - Переплетения [litres]

Суббота, 18 июня 2005 года

Санитарные службы всех стран Евросоюза изымают продукты питания, содержащие чили, куркуму и пальмовое масло, зараженные канцерогенными красителями. Исследования показывают, что русские не замечают строгой цензуры в своих и государственных средствах массовой информации. Врачи на конференции в Торуни признали, что польки менее активны сексуально, чем немки или француженки. Уже тридцать процентов польских женщин жалуются на фригидность. Команда ИНП победила в стрелковых соревнованиях работников охранных фирм. Леппер предполагает, что Белка, Бальцерович и Цимошевич сотрудничали с СБ. Тем временем последний из упомянутых пребывает вместе с супругами Квасьневскими на именинах у Леха Валенсы. Нынешний президент вручил предшественнику бутылку красного вина. В Варшаве лидеры нормальности – Роман Гертых, «все-поляки» и скины из ONR [119] ONR (Oboz Narodowo-Radykalny) – Национально-радикальный лагерь. – промаршировали своим парадом. Они скандировали: «Педофилы, педерасты – вот ЕС-энтузиасты». Граждане смогли посетить ночью столичные музеи и галереи, а в метро послушать, как названия станций на ломаном польском языке объявляют дети беженцев. Максимальная температура – 18 градусов, облачно, небольшой дождь.

Каким образом удалось пережить пятницу, осталось для Шацкого загадкой. Он проснулся – вернее, был разбужен – с головной болью и температурой почти тридцать девять градусов. Когда он сполз с постели, началась тошнота, и он едва не лишился сознания по пути в туалет. Пришлось сесть на пол в прихожей, чтобы исчезли черные точки перед глазами. Позвонил на работу и сказал, что будет позднее, принял двойной аспирин и вернулся в постель, где – он был уверен – не уснул, а потерял сознание.

Проснулся в четырнадцать, принял душ и поехал в прокуратуру. Поднимаясь на свой второй этаж, каждые несколько ступеней останавливался, чтобы вдохнуть воздуха. Он убеждал себя, что ничего не случилось, это реакция организма на мощную порцию эмоций, которая обычно накапливается в течение нескольких лет, а не одних суток. Но лучше от этого не стало.

Уже за столом он включил мобильник. Проигнорировал СМС от Моники и выслушал сообщение от Олега, звонившего ему на автоответчик несколько раз, с каждым разом приходя во все большее бешенство, кричавшего, что если Шацкий не позвонит ему немедленно, он пошлет на него розыскной лист.

Он позвонил и узнал то, что подозревал со времени визита к капитану Мамцажу. Теоретически это не должно было его удивить, но дрожь все равно пробежала по спине. Всякий раз, когда правда о преступлении выходила наружу, он чувствовал не удовлетворение, а тошнотворную грусть. В очередной раз оказывалось, что человеческое существо погибло не случайно. Что чьи-то воспоминания и надежды погасли в тот короткий миг, который понадобился острию вертела, чтобы пройти сквозь глаз и пробить тонкую в этом месте кость черепа. Разве в такой миг что-то чувствуют? Как долго сохраняется сознание? Врачи говорят: умер мгновенно. Но кто на самом деле может об этом знать? Что бы почувствовал он сам, если бы эсбековский сукин сын нажал вчера на спуск?

Шацкий отогнал мысль, которая заставила его дыхание снова сделаться ровным, быстро записал на карточку список дел, которые нужно сделать, и позвонил Кузнецову, чтобы тот приготовил помещение, необходимое для проведения следственного эксперимента. Затем поочередно связался с Цезарием Рудским, Эузебиушем Каимом, Ханной Квятковской, Барбарой Ярчик и Ядвигой Теляк. На этот раз все прошло гладко.

Все получили звонки. Интересно, когда не везет, то не везет, и тогда ничего не идет, а если начинает складываться – все вдруг образуется.

– Лишь бы это была правда! – сказал он вслух, нервно перебирая пальцами. – Лишь бы…

Шацкий коротко рассказал своей начальнице, что собирается сделать, ни слова не сказав о событиях предыдущего дня и не ожидая момента, когда ее удивление переродится в бешенство, и вышел на условленную заранее встречу с Иеремиашем Врубелем. У него было еще несколько вопросов к котообразному доктору.

Он играл ва-банк. Если выйдет, следствие закончится уже во вторник. Если нет – придется положить дело на полку. Конечно, иным путем было бы преследование «Одесбы», но этого он, увы, сделать не мог.

Его опять стошнило.

Но это было вчера. Сейчас близился одиннадцатый час субботнего утра. Он сидел в «ситроене», припаркованном у Дома культуры на Лазенковской, и старался понять, почему так часто барахлит помпа, регулирующая давление жидкости в гидравлической системе – кровообращение его французского чудовища. Когда радио было выключено, регулярное посвистывание, повторяющееся каждые несколько секунд, сильно раздражало. Он выключил мотор, чтобы не слышать действовавшего на нервы звука.

Был один из тех мокрых летних дней, когда влага, вместо того чтобы падать с неба, носится в воздухе, заполоняя собою все. Мир за стеклами «ситроена» был туманным и нерезким; капли, периодически стекавшие по стеклу, еще больше искажали его структуру. Теодор Шацкий вздохнул, потянулся за зонтиком и осторожно вышел из автомобиля, стараясь не запачкать светло-серые брюки о низ дверцы. Лавируя между лужами, он перешел улицу, остановился перед костельной кирпичной химерой и – неожиданно для себя – перекрестился. Когда-то, еще ребенком, он имел привычку, вынесенную из родительского дома, – делать знак креста, проходя мимо костела. В период созревания начал стыдиться этой, как ему казалось, откровенно религиозной демонстрации, и лишь изредка вспоминал этот детский навык, когда рядом оказывалась католическая святыня. Почему теперь не смог удержаться? Он не имел понятия.

Шацкий наблюдал из-под зонтика за безобразным унылым строением. Да будет проклят этот костел, Хенрик Теляк и убийство, из-за которого его жизнь уже никогда не будет такой, как прежде. Ему хотелось поскорее выкинуть это дело из головы, независимо от результата.

Я становлюсь похожим на других, подумал он с горечью. Еще немного, и стану сидеть за столом, с тоской глядя на часы и размышляя, заметит ли кто-нибудь, если я смоюсь без четверти четыре.

– Ваши документы! – загремел возле уха голос Кузнецова.

– Отвали, – буркнул он в ответ. Ему не хотелось шутить.

Они вместе вошли в прикостельное строение через тот же вход, что почти ровно две недели назад, когда в маленьком катехетическом зале на полу лежал труп Хенрика Теляка, а вишнево-серое пятно на его щеке наводило Шацкого на мысль о болиде «Формуды-1». На этот раз зал был пуст, не считая нескольких стульев и ксендза Мечислава Пачка, лицо которого в синем свете лампочек казалось еще более мягким, чем в прошлый раз.