Татьяна Алюшина - Актриса на главную роль [litres]

Закутавшись в большой, уютный плед, она устроилась с ногами в ротанговом кресле на террасе, смотрела в ночную темноту, слушала тишину и чувствовала, как постепенно отпускает напряжение и успокаиваются эмоции.

Вот так… – выдохнула она, расслабляясь. Вот так.

Чего попусту гонять туда-сюда одни и те же размышления и внутренние монологи – все уже понятно, обдумано сто пятьсот раз, осталось только сделать дело и двигаться дальше.

Двигаться дальше – вот что сейчас самое главное.

Тихонько скрипнула створка стеклянных дверей, выходивших на веранду, на террасе послышались приглушенные шаги. Глаша улыбнулась – ей не надо смотреть или спрашивать, кто там, – его она просто чувствовала, даже на расстоянии.

– Привет, чего не спишь? – хрипловатым со сна голосом спросил Трофим, ловко подхватил Глафиру на руки, сел в кресло и усадил-устроил ее на своих коленях, укутав поплотней в плед. – Я проснулся, а тебя нет. Вернее, проснулся оттого, что тебя нет. – И спросил с заметной тревогой: – Ты в порядке?

– Я в порядке, – улыбнулась Глаша его заботе и этому его «Проснулся оттого, что тебя нет». Она, наверное, тоже проснулась, если бы его не было рядом.

Как так получилось? И как теперь быть, когда они расстанутся? И как теперь спать?

– Переживаешь из-за премьеры?

– Переживаю, но не из-за нее. Вернее, из-за нее, но по другому поводу.

– Понятно, – хмыкнул Трофим, процитировав классическое: – «Переживаем, но за другое».

– Понимаешь, – высвободив руку из пледа, она обняла его за шею, – я не могу тебе сейчас ничего объяснить. Очень хотела бы проговорить все, высказаться и посоветоваться с тобой, но не могу. Если я начну сейчас облекать свои мысли в слова, то потеряю те тонкие внутренние настройки, которые называют интуицией и которые помогают прийти к самому важному пониманию, к искомой истине, к правильному решению.

– Понимаю, – ответил Трофим, любуясь ее лицом. – Очень хорошо понимаю. Довольно часто в пилотировании случаются такие моменты, когда ты чувствуешь гораздо лучше, точнее и яснее, что делать, вопреки логике, и уж тем более ты не можешь объяснить это словами. И попытки осмыслить эти ощущения могут реально навредить, а то и привести к катастрофе. Потому что скорости принятия решений настолько высоки, что часто действуешь на интуитивном уровне.

– Посмотрев видео с твоими выкрутасами в небе, нисколько в этом не сомневаюсь, – кивнула Глаша и, погладив его по голове, придвинулась и поцеловала в лоб. – Ты наикрутейший ас. Великолепный. А твоя бывшая жена утверждает, что ты очень хороший человек и просто замечательный мужчина.

– А ты знаешь, я такой и есть, – очень просто, без пафоса, иронии и ложной скромности, побуждающей людей отчего-то стыдливо отнекиваться, когда им говорят, что они хорошие люди, подтвердил Разведов. – Мне некогда и не для чего быть плохим, это отнимает уйму времени, сил, энергии и засоряет разум. А мне он требуется свободным от мусора для работы. Потому как службу свою я люблю, она во многом определяет меня как личность. Вот как тебя твой талант и твое творчество.

– А что, – улыбнулась Глаша, – среди классных летчиков не бывает плохих людей?

– Среди по-настоящему классных мне не встречались, ну а так, понятное дело, всякие люди бывают. Это непростой вопрос, есть в нашей службе своя специфика. Мы работаем в команде, и есть жесткий отбор в нее по многим параметрам, в том числе и по нравственно-волевым качествам. Тоже тонкий такой момент: подобрать людей, подходящих друг другу.

– Да, – задумчиво повторила за ним Глаша, – подобрать подходящих людей.

– Все-таки переживаешь из-за премьеры? – посочувствовал Разведов.

– В основном из-за нее, – тихим голосом призналась Глаша, погладив его по щеке. – Когда это твое детище, твоя творческая реализация, всегда хочется, чтобы оно получилось идеальным, законченным, именно таким, как ты его представляешь в своем воображении. «Как пасхальное яичко», как говаривала бабуля, когда что-то получалось у нее самым наилучшим образом, когда все сходилось вместе: и жизнь, и святость, и духовность. Но похоже, что у меня той самой идеальной постановки не получится.

– И хорошо, – уверил ее Трофим и объяснил, когда Глафира, удивленная столь сильным заявлением, вопросительно посмотрела на него. – Любая идеальная форма чего-либо – это конечная точка, уже мертвая система, которой некуда дальше развиваться и не к чему стремиться, поскольку она достигла своей вершины, и ей остается только быть разрушенной. У «пасхального яичка» всего два варианта: либо быть съеденным, либо протухнуть и быть выброшенным рано или поздно. Так что, наверное, прекрасно, что твоя постановка не будет идеальной, значит, всегда есть что улучшать.

– Ольга, когда тебя нахваливала, забыла упомянуть, что ты еще и очень умный, – Глафира снова наклонилась и поцеловала его в висок.

– Есть такой момент, – иронично усмехнулся Разведов и спросил: – Что, совсем дела плохи? Или все-таки прорвемся?

– Не совсем плохи. Но я нахожусь в таком состоянии… как это у вас в пилотировании называется? Точка принятия решения, кажется так?

– Совершенно верно, – подтвердил Разведов.

– Вот именно в ней и нахожусь, – задумчиво кивнула Глафира.

– Смотри, – подбадривая ее, взялся объяснять Трофим, – есть в математике такое понятие, как «точка экстремума». Это некая точка, проходя через которую, функция или знак меняется на минусовую или плюсовую. То есть точка перехода. В пилотировании тоже есть подобные точки экстремума, в которой у самолета есть только два выхода – свалиться вниз, в штопор, или вытянуть вираж, – показал он ладонью проход самолета через такой вот экстремум. – Чем более опытный пилот, чем больше у него налета, тем ближе к этой точке он проводит самолет перед виражом. И знаешь, чем ближе ты подошел к этому самому экстремуму или в идеале вообще прошел через него, тем эффектней, зрелищнее, мощнее и чище выходят вираж и фигура пилотажа. – Он взмахнул рукой, показывая траекторию полета и переворота, и медленно опустил ее, положив ладонь на щеку Глафире. – Так может, оно и хорошо, что ты подошла так близко к экстремуму своей постановки и твой выход из нее получится неожиданно ярким, чистым и мощным? – улыбнулся он ей.

Пораженная его словами, Глафира посмотрела на Трофима и, не в силах подобрать слова, наклонилась и поцеловала в губы благодарным, почти дружественным поцелуем.

– Ты гений, – оторвавшись от его губ, прошептала она, близко-близко заглядывая в его глаза.

– Есть у меня еще кое-какие сомнения на этот счет, но тебе видней, – усмехнулся Разведов.

– Определенно гений. Ты сказал такую потрясающе верную вещь. Ты помог мне сейчас необычайно, подтолкнул к неожиданному решению.