Мария Воронова - Второй ошибки не будет

– Угу, – усмехаюсь я. – Даже на такой, как у меня.

Макаров улыбается и снова предлагает мне конфетку. В этот раз отказываюсь, не потому, что не хочу, а просто в открытой коробке остались только в фантиках, а я не знаю, куда его потом деть. Не стану, пожалуй, рассказывать человеку, на каком волоске все висело. Если бы Мануйлов оказался не таким жадным и не выкатил мне претензию про отжатый магнитофон, я бы о нем и не вспомнила. И кассета там оказалась очень удачно, и новые батарейки для плеера нашлись в кухонном ящике, я уж не помню, для чего и когда их купила. Пока варила кофе, я успела снарядить плеер и спрятала его под шалью. Меня мог выдать звук прокручивающейся пленки, но техника японская, мотает без скрипа и скрежета. Да, слышно, но надо прислушиваться, чтобы поймать звук, а Мануйлов не ждал от меня подвоха. Я для него всегда была безответной овцой, об которую можно вытирать ноги совершенно спокойно.

Я не верю в судьбу, но в этот раз звезды сошлись, не иначе.

Записав беседу с Мануйловым, я на этом не остановилась и стала фиксировать все наши профессиональные дискуссии с Алиной Петровной. Пришлось разориться на новые кассеты, но оно того стоило. Кстати, голос на пленке у нее очень противный, омерзительный просто.

Труднее всего оказалось изъять и законсервировать контрольный образец. Для этого пришлось привлечь тетю Сашу и совершенно незаинтересованное лицо, то есть ее соседку, которая пережила культ личности и знала толк в доносах. Она и подсказала, что никогда нельзя писать в одну инстанцию, обязательно сразу в несколько, а лучше повсюду. Что и было сделано, и получилась прелесть, не донос, а ковровая бомбардировка.

Макаров смотрит на меня с симпатией, и я думаю, ах, как жаль, что вот передо мной такой интересный мужчина, а я квашня квашней, и не сразу вспоминаю, что сбросила шесть кило, и хоть еще очень далеко до совершенства, но уже и не кошмар.

Алину отстранили от должности, я замещаю, и положение обязывает. Сделала прическу, купила приличный костюм. Для этого пришлось все выходные рыскать по универмагам, но это оказалось не таким уж и муторным и утомительным занятием. Даже охотничий азарт пробудился.

Так что я, конечно, не роковая красотка, от которой у Макарова бы слюнки потекли, но вполне приличный образец человеческой породы.

– Спасибо вам, Инна Александровна, – говорит Макаров с чувством.

– Да не за что. Это моя работа.

Да-да, и ничего личного. Как бы между прочим спрашиваю насчет судебных перспектив, и Макаров восклицает, что они прекрасны. Благодаря моим компетентным действиям на стол к следователю легли весьма убедительные доказательства, но только в отношении моей заведующей. Мануйлова скорее всего не удалось бы прижучить, если бы Алина Петровна внезапно не обратилась в милицию с чистосердечным признанием, где показала, что супруг и повелитель принудил ее сфальсифицировать результаты экспертизы. Он даже, о ужас, для этого ее бил.

Не очень успешно сдерживаю довольную улыбку. Макаров не узнает, что это признание тоже моя заслуга. Когда мне позвонили из суда и попросили подъехать насчет моего заявления, я предупредила Алину Петровну, что все открылось.

Трогаю щеку, на которой остается еще едва заметный след от царапины, но он скоро пройдет. Это Алина Петровна понервничала, услышав из моих уст пренеприятное известие. Хороший был момент, грех жаловаться.

Я довольно быстро ее утихомирила и убедила, что, если она хочет остаться на свободе, надо немедленно, пока приговор по делу Макарова еще не вынесен, мчаться в первое же отделение милиции, каяться и валить все на своего супруга и повелителя.

Самое смешное, что она мне за это благодарна и набивается в подружки. А с другой стороны, кто будет ей сухари сушить? Можно сказать, я – последний шанс.

– Мануйлов хлопотал, конечно, зря, – вздыхает Макаров, – в мое кресло он все равно бы не сел. Уважением коллектива он не пользовался, тесть умер, так что поддержки сверху тоже не стало…

Мне жаль слышать о смерти генерала Карасева. Он произвел на меня очень хорошее впечатление в ту нашу единственную встречу. Зато Мануйлов с Алиной теперь беззащитны перед законом, как и все остальные люди.

– Он надеялся заручиться поддержкой Воскобойникова, – напоминаю я.

Макаров смеется:

– Ах, Инна Александровна, для поддержки такого уровня одной фальшивой экспертизы мало.

Тут же соображает, что сказанул лишнего, и осекается. Я делаю вид, будто не поняла шутки.

– Но, как вы понимаете, я пригласил вас не просто для того, чтобы поболтать о жизни.

– Да?

– У меня к вам вполне конкретное предложение.

– Слушаю вас.

Недоумеваю, но держу на лице улыбочку.

– Не хотели бы вы возглавить бюро судебно-медицинской экспертизы?

– Я? Но я много лет занимаюсь только судебно-химическими исследованиями и не знаю многих нюансов…

Сказать, что я шокирована – это сильно смягчить. Голова кружится, но я изо всех сил сохраняю внешнюю невозмутимость.

– Инна Александровна, не надо прибедняться, – мягко, но уверенно говорит Макаров. – У вас большой опыт во всех областях судебно-медицинской экспертизы, в настоящее время вы отлично справляетесь с руководящей работой, и отзывы о вас от рядовых сотрудников превосходны.

Опускаю глаза.

– Повторюсь, я лицо заинтересованное, и при всем желании не могу исключить компонент личной благодарности, но я не только спасенный вами человек, но и управленец, и вижу, что вы проявили себя как глубоко порядочный человек, грамотный специалист, а главное, нашли оптимальный выход из сложной и нестандартной ситуации в условиях нехватки времени. Вы рисковали ради торжества справедливости…

Я деликатно кашляю, прерывая его духоподъемную речь. Да, конечно, именно ради торжества и именно справедливости я рисковала, только совсем не той, которую он имеет в виду.

– Короче говоря, я вижу, что в вашем лице город приобретет отличного руководителя бюро, и буду ходатайствовать о вашем назначении, если вы согласны.

Конечно же, я согласна. Встаю, мы тепло прощаемся с Макаровым. В дверях хочу спросить, когда же суд над супругами Мануйловыми, но соображаю, что не нужно. Меня все равно вызовут для дачи показаний.

Анатолий думал, что после суда жизнь станет совсем невыносимой, но вышло наоборот. Оказалось, что надежда манила и мучила, а когда стало ясно, что никаких царских милостей на них точно не упадет, надо или терпеть, или выбираться самостоятельно, то на душе сделалось спокойнее и даже веселее. Лиза сказала, это потому, что в ожидании квартиры они чувствовали себя беспомощными и зависимыми от чужой воли, а это разрушает «еще похуже твоей мамаши».