Татьяна Степанова - Циклоп и нимфа

На постоялом дворе, когда они только собирались, все ямщики в один голос твердили: «Помилуй бог, не проедем в Филатовку!» На что Пушкин-младший отвечал: «Как это не проедем? Барышня ведь как-то проехала позавчера, значит, и мы проедем!» Лишь один ямщик из бывших уральских каторжников по прозвищу Филин согласился везти их: «Помчу вас по льду, господа хорошие! По льду озера половину пути. Лед-то уже не того, конечно, местами истончал, но коли не боитесь, коли рискнете… Провезу по льду, а там уж как бог даст, как кривая вывезет».

По льду в санном возке они проехали две версты, а затем ямщик остановился, ткнул кнутом в сугробы, громоздившиеся на берегу. «Там Филатовка, господин мировой посредник, в той стороне. А тута должна быть дорога туда, но ее снегом занесло. Коням тяжко, барин. Здесь мой путь окончился».

Пушкин-младший объявил, что оставшиеся три версты до Филатовки они пройдут пешком. И чтобы Филин ждал их здесь, у озера, для обратной дороги.

Клавдий Мамонтов плотнее застегнул шубу, натянул рукавицы и… едва лишь сделав пять шагов, провалился в снег почти по пояс.

– Она проехала… как же она здесь проехала? – Пушкин-младший пробивался через снег, увязая тоже когда по колено, а когда и по пояс. – Барышня сумела… беременная женщина… И мы пройдем, мы должны.

Уже через полчаса Клавдий Мамонтов почти выбился из сил, а был ведь он здоровый, крепкий, косая сажень в плечах. Вокруг, куда ни кинь взгляд – снега, снега, поля, поля. Бескрайние, белые, холодные. Такой чистый снег, такой глубокий! Девственно нетронутая гладь. Упади в снег, и засыплет тебя сверху, и никто не найдет до самой весны твою снежную могилу.

Шуба на плечах казалась свинцовой, в сапоги набился снег, рукавицы промокли. Пушкин-младший тоже промок, вспотел в своей меховой накидке, от него валил пар, он тяжело дышал. Оглядывался назад – за ними в снегу тянулись пропаханные борозды. А впереди – бескрайняя белая целина.

– Хочешь наперегонки? – задыхаясь, спросил Клавдий Мамонтов. – На пари, кто быстрее доберется?

– С ума сошел? – ответил Пушкин-младший, штурмуя высокий сугроб.

– Помнишь, как у твоего отца? «Все, все, что гибелью грозит, для сердца смертного таит… – Мамонтов еле переводил дух, тоже барахтаясь в сугробе. – Неизъяснимы наслажденья!! Бессмертья может быть залог…»

– И счастлив тот, кто… их обретать и ведать мог… Попробовал бы батюшка сам здесь с нами, – Пушкин-младший остановился. – А то горазд был в теплом кабинете при свечах свои вирши… А мы тут, как Финн [9] Старик Финн – персонаж поэмы А. С. Пушкина «Руслан и Людмила», 1820 г. ( Прим. авт .) с Оссианом [10] Оссиан – легендарный кельтский бард III века, вымышленный автор кельтских поэм, настоящим автором которых являлся шотландский поэт XVIII века Джеймс Макферсон. Образ Оссиана был популярен у поэтов XIX века, в том числе и у А. С. Пушкина. ( Прим. авт .) …

– И все же это невероятно! – воскликнул Мамонтов. – То, о чем мы с тобой подумали.

– Что это она сотворила? Страсть на любые поступки толкает. Ты же слышал, Клавдий, что конюх рассказывал – как она Макара торговала.

– Но в их номере и на подоконнике кровавые следы сапог. Мужских!

– А разве она не могла надеть мужские сапоги? – спросил Пушкин-младший, огляделся. – Вон деревня на косогоре. Это Филатовка. Давай, еще немного поднажмем. Мы почти у цели.

Когда, все с ног до головы в снегу, словно два призрака Севера, они появились на расчищенном пятачке у серого помещичьего дома с белыми колоннами, дворня, выскочившая из сеней на грозный окрик господина мирового посредника, поначалу приняла их чуть ли не за разбойников с большой дороги!

Но Пушкин-младший загремел как гром, и их тотчас сопроводили в дом к барышне – покорнейше просим, кланяемся нижайше.

Аликс встретила их в зале – большой сумрачной комнате, где царили хаос и пыль, словно с похорон ее дяди здесь даже не прибирались. Но дрова в камине горели жарко и дружно, а потому было тепло и от этого уютно. Аликс в клетчатом домашнем платье куталась в теплый шерстяной платок. На ее голове был белый крахмальный чепец. Выглядела она неважно – на щеках пятнами рдел нездоровый румянец. Все губы обметала лихорадка. Она встала с вольтеровского кресла, когда Пушкин-младший и Мамонтов ввалились в залу.

– Александр Александрович, вы? Здесь? И ваш приятель? Что случилось?

– Соблаговолите называть меня господин мировой посредник, мадемуазель, – отрезал Пушкин-младший. – Мы к вам по официальному делу.

Тут он и объявил: убиты… в номере гостиницы…

И Аликс упала в обморок.

Клавдий Мамонтов, уложив ее на оттоманку, неловко хлопотал, пытаясь привести девушку в чувство. У него ничего не получалось.

– У тебя нет опыта обращения с беременными женщинами. Это по моей части, – Пушкин-младший вздохнул. – Вот женишься, научишься.

Он присел на оттоманку возле Аликс. Мягко потрепал ее по горячей щеке. Его лицо сразу тоже смягчилось, вся напускная суровость с него мигом слетела.

– Ну же, очнитесь… вот соль, – он поднес к носу Аликс флакон, что принесла горничная. – Мадемуазель… мы здесь, с вами…

Аликс вдохнула соли и открыла глаза. Ее сразил сильный приступ кашля. Она кашляла, закрывая обметанный лихорадкой рот рукой. А потом села. Пушкин-младший сразу поднялся.

– Он убит? – прошептала Аликс. Лицо ее исказилось.

– У нас есть основания подозревать в убийстве вас, мадемуазель, – сказал Пушкин-младший без обиняков. – Поэтому мы приехали так срочно… пришли сюда к вам в имение пешком.

– Но я же… Да вы что, господа? Как же я могла его… их убить?!

– Chacun est entraine par sa passion [11] Каждого влечет своя страсть ( фр .). . Не отрицайте, мадемуазель, вас терзали страсти.

– Боже мой…

– У нас есть свидетель вашего позавчерашнего разговора с ними. Вас подслушивали, за вами подглядывали. Это трактирный слуга, тот еще мерзавец. – Пушкин-младший говорил все это ей почти мягко. – Мы бы с моим другом никогда не позволили предать сии сведения огласке, однако это дело о двойном убийстве. Умышленном убийстве. И нам ничего не остается другого. Этот ваш разговор навел нас на подозрение, что убийцей могли стать вы, мадемуазель.

– Как вы можете так говорить? – воскликнула Аликс и сорвалась с места. Ее худенькое тело снова сотряс тяжелый приступ кашля. – Как у вас язык только повернулся, господин мировой посредник? Александр… как вы можете?! Да я же…

– Что, мадемуазель? – тихо спросил Клавдий Мамонтов, чувствовавший себя не в своей тарелке.

– Я его безумно любила, – прошептала Аликс и опустила глаза. – Если этот ваш свидетель сказал вам все, вы знаете, что я… у меня под сердцем его ребенок. Хоть это и постыдно, но я не стыжусь. Нет! Я рада! Я безмерно счастлива этим! А то, что он был ее крепостной, наполняло мое сердце болью и желанием освободить его. Вырвать его из рабства! – она прижала руки к груди. – Невозможно терпеть, когда тот, кого ты любишь всем своим существом – раб, которого могут продать, которого могут взять в аренду… Чтобы он играл и пел, развлекал… чтобы делал такие вещи, которые непристойны. На потеху… публично… напоказ.