Татьяна Степанова - Циклоп и нимфа

– Я пришла пешком.

– Что?

– Я шла пешком от имения до города по льду озера.

– При таком ветре? Пять верст? В такую погоду?!

– Да. Дошла. И обратно шла пешком тоже. Мои слуги в имении не заметили моего отсутствия ночью. Так что не пытайте их на дыбе. Они ни при чем.

– Вы прекрасно знаете, что пытки давно отменены, – сказал Пушкин-младший.

– Правда? У нас в Отечестве? – Аликс усмехнулась уголком губ. – Кому вы это рассказываете, господин мировой посредник?

– Откуда у вас гусарский мундир?

– Мой кузен, сын дяди, служил в полку, его убили на Крымской. Под Керчью. Дядя так это и не сумел пережить. Форма осталась. Я ее ушила немножко, подогнала.

– Должен быть еще ментик гусарский с мехом.

– Он был весь в крови, – ответила Аликс. – Я его бросила на озере в сугроб. И саблю тоже. Хотела в полынье утопить, но полыньи не нашла. А кивер гусарский мне пришлось дядин взять – он тоже ведь служил когда-то в гусарах. Когда ваш отец, мой любимый поэт, был еще молодой.

– Нарвский полк, – вспомнил Пушкин-младший. – Корнет, одетый не по форме… Сабля тоже дяди или кузена?

Аликс кивнула.

– Я хотела взять пистолеты. Стрелять чище, чем рубить, правда? Дуэльные. Но они такие допотопные оказались, старинные. И порох весь, к черту, отсырел. Так что пришлось измазаться в крови.

– А тулуп и маска? – спросил Мамонтов. – Вы их украли у актеров?

– Дядина шуба для меня тяжела, я не взяла ее. Чтобы идти пешком по льду, надела свою старую шубу. Но она дамская. Мне ее пришлось бросить, когда я в город вошла. Но в мундире холодно, поэтому я пьяницу раздела – прямо на улице у площади, он валялся в сугробе. Забрала тулуп, а маску случайно нашла на ступеньках. Все пригодилось, пока я ждала, когда попойка в трактире достигнет своего апогея и можно будет предстать перед этой армейской пьянью в образе чертова корнета.

– На вашей совести три жизни, Аликс, – сказал Пушкин-младший.

– Я скорблю только о нем. Я ведь и правда не могу без него жить. Вы, наверное, никогда не любили, господа, – Аликс обвела их взором, в котором было все – и печаль, и вызов, и безумие. Все, кроме раскаяния. – Вы, наверное, просто никогда не сходили с ума от любви.

– А что теперь станет с ребенком? – воскликнул Клавдий Мамонтов. – Вашим ребенком и его, Макара?

Аликс глянула на него. Слезы…

Они блеснули в ее глазах, но не пролились. Нет. Она удержала их в себе.

Медленно, шатаясь и увязая в снегу, побрела назад к гостинице – словно это она вела их за собой. А не они конвоировали ее – убийцу и дрянь.

– Какой шум, – в проеме высаженной двери появился Иван Аркадьевич Дроздов.

– Они догадались! – крикнула Гала истерически. – Значит, и полиция знает. И Макар тоже узнает все! Но я же… я не хотела этого! Это словно была не я! Это как затмение!

– Ключи от машины, – Дроздов бросил ей ключи. – Подгони «крузер» из гаража и подожди меня там.

– Никуда я с тобой не поеду! – Гала бешено швырнула ключи на пол. – Ты что, не понял – им все известно! И полиции тоже. Куда, куда мы поедем? Куда ты отправишься? В какую дыру забьешься? Если бы не ты…

– Помолчи. Успокойся, – чуть ли не умоляя, проговорил Дроздов. – С тобой ничего не случится.

– Уже, уже случилось! – заорала Гала. – Да, я взяла тот чертов яд на конюшне! Я была не в себе, я не сознавала, что творила тогда! Дядя меня предал – и он тоже, как и муж. Ради Макара дядя захотел отнять у меня единственное, что я получила от этой чертовой жизни, – ту квартиру! Единственное, что давало мне хоть какую-то уверенность в будущем, чтобы не зависеть ни от кого и жить, где я хочу и как хочу! Дядя меня ограбил! Он ничего не хотел слушать, он хотел все у меня отнять. Вернуть меня сюда, чтобы я гнила здесь вместе с ним – без надежд, без будущего, без цели, без любви! Я его любила как отца, а он… Он даже не попросил по-человечески – просто приказал мне, как своим холопам в департаменте, что раньше пресмыкались, а теперь плюют на него. Приказал – переоформи документы, квартира будет принадлежать Макару. А я… а мне… а мне по губе!! – Гала топнула ногой. – Я испытала такую ненависть к нему в тот миг, я решила, что он умрет… я взяла тот яд на конюшне. И дала ему.

Гала замолчала. И тут же раздалось:

– Мобильные на пол.

Дроздов произнес это совершенно бесстрастно. В руке у него был пистолет. Словно возник ниоткуда. Как он его достал? Катя не увидела – как.

– Дважды не повторяю.

Они с Мамонтовым вытащили мобильные и бросили на пол.

– Парень, сними пиджак, повернись.

Мамонтов выполнил приказ. Катя поняла – Дроздов хочет быть уверен, что у «фонда» нет ни кобуры под пиджаком, ни ствола.

– Но это не я его убила! – снова истерически выкрикнула Гала.

– Когда ты дала яд, в чем? – спросила Катя, глядя в дуло пистолета.

– Когда пришла просить прощения… – всхлипнула Гала. – В тот самый день… принесла ему в кабинет кофе в термокружке. Он выпил. Мы помирились. Я сказала, что согласна все подписать, все вернуть.

Термокружка… кофе… дары Вакха…

– Гала, молчи, – тихо попросил Дроздов.

– Нет. Я все скажу. Потому что это не я его отправила на тот свет. Его же вытошнило! И там был еще какой-то яд, что Меланья дала! Его вытошнило! Он бы не умер, – Гала прижала руки к груди. У нее была истерика – от страха, от того, что ее поймали, но только не от раскаяния, нет. – Он бы не умер! Я видела, как его тошнило в ванной. Я все видела. Его наизнанку дважды вывернуло. И мой яд из него вышел! Но Лариса сказала, что надо ехать утром в клинику, провести полное обследование, сдать анализы. Я испугалась, что они в клинике обнаружат следы яда, и я… я все рассказала ему! – она ткнула в сторону Дроздова. – Я все, все рассказала ему! Я ему призналась, потому что я смертельно струсила… Но я не просила его убивать дядю! Он сам, сам меня расспрашивал обо всем и сам забрал у меня остатки яда. Я даже дозы точной не знаю! А он все знает о таких вещах. Он же профи. Дяде вроде как легче стало, и они… Вы сидели в библиотеке вдвоем. Я видела из-за двери. Вы пили коньяк… Это ты ему в коньяке дал яд! Ты отравил его!

Библиотека… шахматы… гравюра «Чтение Положения 19 февраля 1861 года»… столик на колесах, где так много всего – пей не хочу…

– Я сделал это ради тебя.

– А я с тобой расплатилась. Ты же получил то, что хотел больше всего на свете – меня. Я спала с тобой. Мы в расчете. Но теперь, когда все это выплыло наружу, – каждый сам за себя.

Ни один мускул не дрогнул на лице Дроздова при этих ее словах.

– Ладно. Так и будет. Теперь уходи отсюда. Проваливай, – он кивнул на дверь. – Подождешь снаружи. Потом, когда я выйду, пойдешь на озеро. Сядешь в лодку. Переплывешь на ту сторону и вызовешь полицию. Скажешь, что спаслась, что я хотел и тебя убить. А о том, что рассказала сейчас им, больше никогда никому не проболтаешься.