Елена Басманова - Тайные пороки

Госпожа Май опустила телефонную трубку на рычаг.

— Все в сборе? Господа! Прошу тишины!

Ольга Леонардовна села рядом с Треклесовым и пододвинула к себе пачку исписанных листков.

— Почему я не вижу господина Лиркина? Данила!

Конторщик метнулся к закутку, где продолжался творческий процесс — стук пишущей машинки стих и на пороге возник пунцовый Лиркин. Он метнул злобный взгляд на госпожу Май и пошел к креслу. С каждым шагом лицо его бледнело.

— А ну, вылезайте отсюда, — он схватил переводчика за рукав толстовки, — вы занимаете чужое место.

— Да отстаньте вы от меня. — Платонов дернулся, закинул ногу на ногу, умудрившись задеть подошвой сапога брючину музыкального обозревателя.

— Извольте освободить кресло, оно не для вас, — не унимался Лиркин, — не для вас с вашими грязными сапожищами. Сегодня здесь должен сидеть я. Я — автор программной статьи и заслужил почести! А ваше место — на подоконнике.

— Молчать! — прикрикнула госпожа Май. — Ни одного собрания не могут по-человечески провести. Господин Лиркин. Вон стул у двери — садитесь.

— Ах, так? У двери? Вы на что намекаете? — музыкальный обозреватель, подталкиваемый Данилой к стулу, прищурился. — На выход? Не хочу!

— Кстати, насчет хочу и не хочу, — фыркнул от окна фельетонист и перешел на эпический тон. — Сидит муж с котом на руках и кричит: «Хочу Лилю из двадцать седьмой, хочу Лилю из двадцать седьмой, хочу Лилю из двадцать седьмой…» Жена спрашивает: «Дорогой, зачем ты орешь коту в ухо?» Муж отвечает: «Ему можно всю ночь у меня под окном орать, а мне нельзя?»

Сотрудники «Флирта» разразились гомерическим хохотом. Улыбнулась и госпожа Май. Она пристально разглядывала фельетониста и сидящего рядом с ним стажера, и взгляд ее говорил, что она не думает ничего хорошего о времяпрепровождении, которому молодые люди предавались в течение недели.

— Итак, приступаем к обсуждению представленных в номер материалов, — сказала она. — Я рада констатировать, что все задания выполнены с той или иной степенью блеска. Как, впрочем, я и ожидала, предлагая вам тему падших мужчин. В этой области знания ваши оказались поистине энциклопедическими. Браво!.

Она захлопала в ладоши, но выражение ее лица говорило не о восторге, а о глубочайшем презрении.

— А почему отсутствует ваш любимчик господин Либид? — выкрикнул Синеоков. — Или для него существуют отдельные законы?

— Господин Либид только что звонил. Будет с минуты на минуту. И должна вас огорчить, господин Синеоков: не от вас, а от усилий господина Либида зависит успех будущего номера.

— Неужели он решил осчастливить нас статейкой? — скривился Мурин. — Давненько слогом его не наслаждались….

— Вы по-прежнему одержимы манией величия, Гаврила Кузьмич, — одернула критика госпожа Май. — И напрасно. Сейчас мы вам гонору поубавим. С вас и начнем. Вы проходили курс лечения от алкоголизма?

— Ценю ваш юмор, Ольга Леонардовна, — сказал Мурин, — но спорт и алкоголизм несовместимы.

— Вот поэтому у меня и сложилось мнение, что в прошлом вы изрядно пили, — изрекла непререкаемым тоном госпожа Май. — Потому-то и напрашивались на статью о мужчинах, павших до скотского состояния от пьянства. Я жалею, что не согласилась на ваше предложение. Ваш очерк о модном венерологе Осипе Самоварове скучно читать… Я полночи над ним работала. Зачем вы напихали туда столько цифр? А кому нужна эта невыносимая латынь? Все ум свой стараетесь продемонстрировать?

— Но как же писать об искусстве венерологии без фактических данных и соответствующей специфики? — возмутился Мурин. — Люди должны осознанно относиться к своей интимной сфере.

— Ошибаетесь! — воскликнула госпожа Май. — К своей интимной сфере люди должны относиться ин-тим-но! Метафизически! Метафорически! Поэтически! Мистически! И еще черт знает как, но только не так, как утверждаете вы!

Побагровевший от злости Мурин прожигал начальницу взглядом.

— Я хотел добавить в статью поэзии, говорю же вам, — но не успел прочесть Шекспира, вот Венеру и Адониса вставить и не удалось.

— Венеру и Адониса вставила в вашу статью я. А все эти гнусные трепонемы, люэсы, шанкры, лимфадениты, бубоны и гуммы выбросила. Такова моя воля.

— Что же там осталось? — Мурин в растерянности оглянулся на коллег.

— Самое главное и самое нужное, — безмятежно ответила редакторша, — описание внешности Осипа Самоварова, его пронзительных черных глаз, мягких, поросших шерстью рук… Там остались волнующие ароматы препаратов, блеск некоторых медицинских инструментов… Ну и еще кое-что, что, несомненно, привлечет читателей к этой личности и ее искусству: описание ковров, устилающих полы и украшающих стены, шкура белой медведицы, распластанной в приемной и взирающей на обнаженных античных юношей, предающихся вакхическим забавам… Описания интерьеров его приемной и кабинета вам удались, признаюсь, великолепно.

— Медведицы там не было, там был медведь, — упрямо возразил Мурин.

— А откуда вы знаете? Вы по шкуре определили половую принадлежность?

— И античных юношей на стене не было — там висела картина на библейский сюжет.

— Вам лишь бы дерзить да спорить, — недовольно укорил Мурина Треклесов, — а главного понять не хотите. Вы не для себя работаете, а для людей. А людям что важно знать? Адрес клиники, атмосферу, расценки.

— Теперь перейдем к господину Сыромясову, — госпожа Май, кажется, совершенно забыла о существовании Гаврилы Мурина и вынула из стопки несколько исписанных листков. — Дон Мигель! Ваш глубокий экскурс в историю Англии XVI века свидетельствует, что темой этой вы начали заниматься еще в гимназическом возрасте.

— Тогда и написал свою чушь, вон даже листки пожелтели от старости, — презрительно передернулся театральный рецензент Синеоков.

— Истинные шедевры не желтеют, — ляпнул Черепанов, — даже в желтой прессе.

— Тишина! — Госпожа Май хлопнула ладошкой по столу. — Связь горностаевых мантий с наследственным сифилисом — весьма интересна. Возможно, такой подход даст новый импульс к осмыслению падения европейских королевских домов. Это, дон Мигель, вы прозорливо нащупали. Генрих Восьмой — явление неопровержимое. Эту часть вашего очерка я подсократила. Важнее другое, а именно: противопоставление извращенцу Генриху — здорового начала в образе королевы Елизаветы Английской. Да. И ваш анализ ее портретов. Заметьте, она любила леопардовые шкуры… Своеобразный талисман… И осталась девственницей. Я там добавила, дон Мигель, одну мысль: леопардовые плащи и манто доводили до самых низких степеней падения красивейших мужчин ее времени, и те вступали в заговоры с целью свержения королевы, вели антигосударственную переписку с Папой Римским… Хорошо, дон Мигель, что вы не забыли упомянуть, что современники называли Елизавету Венерой… А особенно мне понравилась ваша заключительная мысль: казненные королевой красавцы жаждали принять страдания, и даже смерть, из прекрасных женских рук. Высшее наслаждение — и для них, и для нее. Правильно я говорю, Иван Федорыч?