Ольга Баскова - Медальон Таньки-пулеметчицы [litres]

Эти слова не пробудили в ней стыда. Наоборот, она гордо выпрямилась и бросила:

– Мне было всего девятнадцать, гражданин полковник, и хотелось жить. Да, хотелось, после пережитого ужаса. Вы сами-то где воевали? А впрочем, мне все равно. Вы не были там, в котле, когда кругом кровь, смерть… – Она закрыла лицо руками.

– Да, только там были кровь и смерть, – заметил Андрей Николаевич. – И только вам хотелось жить.

– Я же сказала, мне было всего девятнадцать! – отчаянно крикнула Татьяна, удивляясь, почему он не понимает такую простую истину. – Всего девятнадцать… Когда же жить?

– Зое Космодемьянской было восемнадцать, – вставил Власенко. – Она тоже прошла через кровь и страдания. И выстояла.

Через минуту он уже пожалел о своей реплике. Ему показалось, что эта женщина может не знать Космодемьянскую… Однако полковник ошибался. Маркова заерзала на стуле, а потом бросила ему в лицо:

– Может быть, такие, как она, сделаны из другого теста… Из железа, стали, не знаю из чего. Я же женщина из плоти и крови, я родилась, чтобы быть женой и матерью. И я много лет хорошо справлялась с этой ролью.

– Не в своей настоящей жизни, – веско ответил Андрей Николаевич. – Вы пытались прожить чужую, и у вас, естественно, не получилось. Но, впрочем, хватит с нас лирических отступлений. Продолжайте.

– Хватит так хватит, – она усмехнулась. – На чем я остановилась? А, на этом подонке Федорчуке, который не решился поселить меня в своем доме, женушки испугался, вот и определил к Анисиму на постой.

Содрогаясь от брезгливости, Андрей Николаевич слушал рассказ о близости хозяина и Татьяны и о ее предложении отравить хозяйку. Он не удержался, чтобы не задать вопрос:

– А если бы Анисим согласился… Вы бы решились на убийство ни в чем не повинной женщины?

– Вы так и не поняли, что я хотела жить. – Она стукнула кулаком по столу. – Жить в девятнадцать лет… Господи, ну когда же вы это поймете? – Она подперла рукой подбородок. – Иногда думала: может, там, в котле этом проклятом, я умом тронулась? Пусть меня психиатры ваши проверят. Обещаете?

Власенко пожал плечами:

– Если это в моей компетенции – попрошу. Значит, после того как Аксинья вас выгнала, вы подались к немцам.

– Да все не так, полковник! – Татьяна закусила губу, как обиженная девочка. – У вас как-то слишком просто получается. По лесу долго я блуждала, по зимнему, в мороз лютый. Ну, и набрела на полицаев. От них узнала, что до Локотии добрела. До Локотии, о которой раньше и не слыхала.

Власенко на секунду зажмурил глаза. Он знал: Маркова переходила к кульминации своего повествования. Скоро она начнет рассказывать, как убивала советских людей… Хоть бы у него хватило сил выдержать, выслушать все это и не ударить по этому сытому холеному лицу… Хоть бы хватило…

А Татьяна тем временем говорила о Каминском, о конезаводе и о том, как ей дали в руки пулемет. Она ждала вопрос Андрея Николаевича о многочисленных расстрелах и поспешила ответить на него.

– Вы должны меня понять. Это была всего лишь работа, не хуже и не лучше другой. Мне за нее платили, понимаете? И не смотрите на меня так. Кто-то должен был делать и такое.

– Делать и такое. – Полковник напрягся, чтобы не сорваться. – Убивать женщин, детей… Не вражеских – своих… Скажите, и вас никогда не мучила совесть?

Маркова пожала полными плечами. Ему был неприятен каждый ее жест, каждая гримаса…

– Видите ли, я не знала, кого расстреливаю, а они не знали меня. Поэтому стыдно мне перед ними не было. Бывало, выстрелишь, потом ближе подойдешь, а он еще дергается. Тогда в голову стреляешь, чтобы не мучился. Разве не гуманно?

– Большей гуманности я не встречал. – Его душили спазмы, кололо возле сердца. Не в силах больше терпеть, Андрей Николаевич встал и распахнул окно. На улице шел небольшой дождь, и влажный воздух, пахнувший грибами и прелыми листьями, ворвался в комнату. Несколько дождинок ветер бросил ему в лицо и словно освежил, отрезвил. Сердце отпустило, стало легче дышать, и Власенко, еще раз глотнув воздуха, вернулся на место и продолжил допрос.

– Расстреливали в основном тех, кто оказывал помощь партизанам?

– Разные были, – призналась Маркова. – Да, у некоторых на груди висела табличка с надписью «Партизан», но не у всех. Попадались и дети… Насчет них совесть тоже не мучила. Я уже говорила, что это была моя работа. – Она на секунду замолчала, словно раздумывая над дальнейшими словами, и, усмехнувшись, призналась:

– Меня часто спрашивали, не снятся ли мне убитые. Не поверите – никто ни разу не приснился. Все были для меня на одно лицо. Я даже не помню, что они делали перед казнью. Некоторые пели… Только не спрашивайте, какие песни. Это в памяти не восстановить, как и многое другое.

Перед ее взором вдруг возник молодой паренек в военной гимнастерке, с детским курчавым чубом и пронзительными голубыми глазами, напоминавшими кусочки чистого голубого неба. Перед казнью он вел себя поразительно спокойно, а когда Татьяна удобно устраивалась возле пулемета, вдруг крикнул ей: «Прощай, сестричка. Больше не увидимся». И действительно, с ним в этой жизни встретиться было не суждено. Она добила его выстрелом в голову.

– А что вы делали после казни? Ну, после того, как добивали всех? – Каждая фраза давалась полковнику с трудом.

– Чистила пулемет, готовила патроны, – отозвалась Маркова совершенно спокойно. – У немцев всегда было вдоволь патронов, не то что у наших в котле.

– И вы снимали понравившуюся вам одежду, – подсказал Власенко. Она кивнула:

– Точно. Чего ж добру пропадать? Кстати, дырки сама штопала, кровь замывала. Иногда жалела, что сама же хорошую вещь испортила. – Женщина вдруг застонала и взялась за колено. – С утра сегодня ныло, проклятое. Устала я, гражданин полковник. Давайте завтра продолжим. До конца еще долго.

Ничего не отвечая, Андрей Николаевич нажал на кнопку селектора и вызвал конвой. Когда за ней захлопнулась дверь, он с облегчением выдохнул. Мужчина сам чертовски устал. В груди клокотала ненависть. Она просилась наружу, и, встав, Власенко принялся колотить по столу. Казалось, звериный рык вырвался из глубины души:

– А-а-а!

Полковник подошел к холодильнику, вытащил бутылку с водой и, налив полный стакан, выпил залпом. Внезапно перед его глазами возникла Танька, просившая показать ее врачу-специалисту. Власенко стало страшно. Что, если она действительно ненормальная и в камере покончит с собой? С одной стороны, ей светила высшая мера, но с другой – суд над ней должен быть показательным, и, как бы полковник ни ненавидел ее, сейчас он за Таньку в ответе. Дрожавшим пальцем Андрей Николаевич снова нажал на селекторную кнопку.