Ольга Баскова - Медальон Таньки-пулеметчицы [litres]

– Да почему же, Танечка? – недоумевал Яков, и его худое вытянутое лицо с впалыми щеками, обтянутыми желтой кожей, еще больше вытянулось.

Он говорил так мягко, с такой любовью, что женщина заплакала навзрыд. Что скажет он, ее Яша, когда узнает… Нет, лучше смерть, лучше бегство и скитание, чем такое. Конечно, Яша никогда не простит…

– Я подумала, что не так давно и сама была молодой и красивой. – Танька еле выговаривала слова – рыдания душили ее.

– Ты у меня и осталась красивой, – успокаивал ее муж, целуя жесткие волосы. – Ну, – он встал перед ней на колени, – угомонилась? Внучка на тебя смотрит, тоже сейчас зарыдает. Какой пример детям подаешь?

– Ладно, не буду. – Маркова взяла сумку и, повернувшись к присмиревшей Асе, быстро пытавшейся сообразить, что же она сделала не так, если бабушка плачет, сказала девочке: – Иди, дорогая, поиграй или телевизор посмотри. Плохо сегодня бабуле.

– А мы с ней в парк сходим уток покормить, – предложил Яков и погладил плечо жены. – А ты пока полежи, отдохни. И чтобы к нашему приходу веселая была.

– Да, я так и сделаю. – Татьяна прошла в кухню и поставила на плиту остывший чайник. Она слышала, как Яков давал наставления внучке, и от его доброго голоса хотелось не только рыдать, но и биться головой об стенку, чтобы выбить ужасные мысли, роем теснившиеся в мозгу. Когда родные ушли, Маркова подошла к окну и, спрятавшись за занавеской, выглянула во двор. Яша и Ася медленно двигались в сторону парка, девочка что-то щебетала, а дед, вытянув тонкую жилистую шею, внимательно ее слушал. Татьяна ожидала увидеть незнакомую машину и того парня, который, как она считала, следил за ней, однако никого не заметила. Схватившись за сердце, вырывавшееся из груди, как пойманная птица, женщина опустилась на табуретку. Неужели ей все показалось? Может, и не было никакого парня в грязно-белой футболке, может, и не было никакой слежки? И все это – плод ее больного воображения?

Чайник пел и сипел, обдавая ее парами кипящей воды, а Танька все сидела, уставившись в одну точку на белой стене.

Андрей Николаевич, мешая сахар в стакане с крепким чаем, который он всегда пил в минуты волнения, поглядывал на лейтенанта Григория Лобойко, одетого в грязно-белую футболку и спортивные штаны с белыми лампасами и вытянутыми коленками. Смущаясь и потея, паренек с приглаженными волосами и огромными честными глазами, делавшими его похожим на студента-отличника, рапортовал о результате проведенной работы, сбиваясь на каждом слове:

– Даже не знаю, товарищ полковник, как она меня вычислила. Вероятно… – Тут он замолчал, подбирая нужные фразы, но Власенко ответил за него:

– Да ты не переживай так, Гриша. Может, никого она не вычислила. Может, это совесть ее нечистая покоя не дает. Думаешь, не ждала наша красавица более тридцати лет, когда за ней придут? Ждала, еще как ждала. Ждала и подозревала милиционера в каждом человеке. И этот час настал.

Прошла неделя, быстро и незаметно, словно один день. Татьяна ходила на работу, водила внучку в школу, забирала ее, готовила уроки, стараясь не показывать родным свои подозрения и переживания. Женщина была осторожна как никогда, однако ничего подозрительного не замечала. Парень в смешном спортивном костюме, встретившийся на ее пути два раза, исчез с горизонта и больше на нем не маячил. Когда пролетела еще одна неделя, Маркова осмелела и решила проверить свои подозрения, совершая длительные прогулки по городу. Краем глаза она следила за машинами, проезжавшими мимо, запоминая их марки и цвет, но ни с одной не сталкивалась два раза в день. С каждым днем напряжение, не дававшее спокойно спать ночами и радоваться жизни днями, все больше отпускало ее. Когда Татьяну пригласили на праздничный концерт в Дом культуры, посвященный дате освобождения города, она пришла с удовольствием. В здании собрались все оставшиеся в живых ветераны города. Кое-кого из них Маркова знала: ей было не впервой присутствовать на подобных мероприятиях. Иногда она приходила с Яковом, но чаще – одна, муж не любил шумные праздники. Вот и сегодня он пожаловался на боли в сердце и остался дома, припав к телевизору, а она, надев самое нарядное платье – из малинового кримплена, делавшее ее стройнее и моложе, отправилась в Дом культуры. Любезная директор, высокая пышная дама в блузке с оборками, подчёркивавшей пышность груди, с широкой улыбкой встречала гостей. Пионеры – девочки в белых кофточках и синих юбочках, мальчики в белых рубашках и синих брюках, с алевшими красными галстуками, провожали их в зал. Татьяне досталось место в первом ряду, рядом с невысоким коренастым пожилым мужчиной с пронзительными голубыми глазами. Маркова отметила про себя, что видит его впервые, и ее сосед, словно прочитав мысли, приветливо улыбнулся:

– Вы, наверное, подумали: «Почему я его не знаю?» – усмехнулся он. – Правда?

Татьяна смутилась:

– Правда, отпираться не буду. Как вы догадались?

Незнакомец слегка пожал плечами:

– И догадываться особо нечего. Вы на такое мероприятие небось не в первый раз приходите. А я вот здесь впервые. Видите ли, сам нездешний, из Ленинграда. Приехал к дочери погостить, в школу к внучке зашел, а ее классная руководительница и пригласила меня сюда. Я не отказался. Люблю, знаете, такие вещи. Мы должны как можно чаще вспоминать о войне и рассказывать о ней подрастающему поколению. Вы как считаете?

– Я с вами абсолютно согласна, – поддакнула Татьяна. – Потому и хожу на все мероприятия. Муж, честно говоря, их не очень жалует. Нет, он думает так же, как и мы с вами: молодежь должна знать правду. Но после таких встреч у него начинает болеть сердце, и приходится вызывать врача.

– Надо же! – воскликнул незнакомец. – У моей жены тоже после встреч с ветеранами болит сердце. Ей слишком тяжело вспоминать о днях, проведенных на оккупированной территории, о группе подпольщиков, возглавляемой ее учителем, и о том, как почти всех расстреляли немцы. К сожалению, предательство в дни войны не было редкостью.

Женщина едва заметно дрогнула, и Власенко, игравший роль ветерана, приглашенного в Дом культуры, отметил это про себя. А еще он отметил, что, разговаривая с ней, почувствовал боли в сердце, нет, не сильные, а так, колющие, на которые по ночам жаловалась жена, – чудом оставшаяся в живых подпольщица. Воспоминания теснились в ее душе, оставляли кровоточащие раны, и супруга нечасто ходила на праздники, посвященные Великой Отечественной. Так что, завязав разговор с карательницей, Андрей Николаевич ее не обманывал. Разве только дочь с внучкой жили в другом городе, куда он периодически приезжал их навестить.