Мишель Бюсси - Следы на песке

– Договорились. В пятницу, в три часа. Лафайетт-сквер, напротив Белого дома, там всегда полно копов, так что можете ничего не бояться.

– Довольно шутить, мисс, я этого не люблю. В кино главного свидетеля всегда убивают до того , как он успевает дать показания, иначе любой фильм заканчивался бы на час раньше.

– Это не кино, Ральф.

– Да уж, это гораздо хуже. Вы не были на войне, иначе знали бы: когда все кончено, нужно сделать одно – забыть.

– До пятницы, Ральф. Даю слово – объявлений больше не будет.

24 ноября 1964

Индиана-авеню, 318, Вашингтон

В третий – и последний – раз телефон зазвонил следующим утром, в 06:45. Алиса еще спала – накануне, как всегда, легла поздно.

Затуманенный мозг нашептывал: хороших новостей не жди… Не бери трубку…

Неужели произошел очередной загадочный несчастный случай ?

Она почему-то сразу подумала про Ральфа.

– Алло, Алиса, это тетя Понни!

– Тетя Понни?

Что за Понни? Я не знаю никакую тетю.

Она попробовала сконцентрироваться, прогнать остатки утреннего тумана, обволакивающего память, но ничего не вспомнила и промолчала.

– Тетя Понни, сестра Максима! Мужа Джейн! Сестры отца Лаки. Мы виделись на двадцатилетии их свадьбы, а потом на похоронах дяди Алекса. Вспомнила? Ты какая-то сонная!

Алиса пыталась соображать максимально быстро. Так, отец Лаки, ясно… Его сестра Джейн, ее муж Максим… Они часто виделись в Личфилде… Понни? Да-да, у Максима была сестра, малость истеричная (особенно после нескольких глотков виски) и такая заводила-затейница, вечно затягивала жуткие песни, а все подхватывали. Тетя Понни? Возможно… Это было так давно. Но что ей нужно?

– Понни! – воскликнула она натужно радостным голосом. – Вы невестка Джейн. Конечно, я вас помню. Как поживаете?

– Говори мне «ты», дорогая, наверное, я все-таки тебя разбудила. У нас в Личфилде время течет по-другому, понимаешь? А потом, я боялась тебя не застать. У нас все в деревне следили за процессом, все-все. Ты уж извини, что я не приехала тогда в Вашингтон, просто суд совпал с экскурсией ветеранов во Флориду. Ладно, не хочу тебя задерживать, дорогуша, тем более что я обещалась мисс Макинтайр – помнишь бывшую библиотекаршу? – бедняжка теряет разум, я сказала, что отвезу ее на овощной рынок, а там уже к девяти утра остается одна только увядшая дрянь.

– Так зачем ты все-таки звонишь, тетя Понни? – поинтересовалась Алиса.

– Ах да, прости-прости-прости, я такая болтушка, а ты наверняка занята! Это насчет твоего дела… Требует подтверждения, но должно тебя заинтересовать. Прошлый понедельник я провела в Вашингтоне – каждый год так делаю, раз или два. Знаю-знаю, ты скажешь, что могла бы тебя навещать хоть иногда, но я не решаюсь, зачем тебе чужая старуха…

Алиса начала закипать, но сдерживалась из последних сил. С многочисленной родней Лаки она всегда вела себя как робкий подросток, словно и теперь, через двадцать лет после его гибели, надо доказывать, что была ему идеальный подругой.

– Ну так вот, – продолжала тетя Понни, – я сделала все свои дела и пошла выпить чаю к миссис Уотерс. Помнишь ее? Нет, что я говорю, дура старая, они уехали из Личфилда до того, как ты появилась. Ладно, неважно, это наша бывшая соседка, теперь у нее чайный салон на Луизиана-авеню. Муж умер несколько лет назад. Миссис Уотерс – женщина с характером, супруга, по правде говоря, не слишком берегла, но в остальном… Она человек очень информированный, без этого в ее бизнесе никуда. Если бы миссис Уотерс нечего было рассказать, я бы не тратила время на визиты в ее чайный салон. Перехожу к сути. Угадай, что она рассказала мне о деле Арлингтонов?

– Ну откуда же мне знать.

– Поверь, сейчас ты окончательно проснешься, дорогая! Это насчет самоубийства молодого Арлингтона. С миссис Уотерс поделилась одна клиентка, которой вполне можно доверять. Ладно, не буду ходить вокруг да около, не то мисс Макинтайр решит, что со мной случилось несчастье, и позвонит в полицию. Так вот, Оскар Арлингтон оставил прощальное письмо, а матушка никому его не показала.

– И тебе известно, что в нем было?

– Слово в слово, дорогая! Сын сенаторши признался, что вся его жизнь состояла из лжи, и он решил положить этому конец, и что на нормандском пляже погибнуть должен был он, а погиб другой парень.

Алиса напряглась.

– Не обижайся, тетя Понни, но история похожа на домысел. Как кто-то мог узнать содержание письма? В тебе я не сомневаюсь, но ты сама сказала, что миссис Арлингтон никому письмо не показала.

– Миссис Уотерс рассказала горничная сенаторши, – обиженно ответила Понни. – Это она нашла самоубийцу – утром, в машине.

– Спасибо тебе огромное, тетя Понни, ты правильно сделала, что разбудила меня, – дело того стоило.

– Не за что, милая. Мы в деревне все тебя помним. Ладно, побежала… Увидимся на тридцатилетии свадьбы Бена и Голди.

– А… Конечно, до скорого свидания, – ответила Алиса, понятия не имевшая, кто такие эти Бен и Голди. – Еще раз спасибо!

Алиса закончила разговор в семь утра с минутами, ей не терпелось сообщить новости Нику – она поверила в невероятную историю тетушки, – но пришлось ждать до девяти.

Ник, как она и предполагала, воспринял рассказ всерьез.

– Подобные сплетни часто кажутся выдумками, а оказываются правдой. Наконец у нас появился новый след. Ах, если бы судья выдал ордер на обыск дома миссис Арлингтон. Она наверняка сохранила записку. Ни одна мать, даже самая худшая на свете, не сожжет и не выбросит прощальное послание сына. Даже Эмилия Арлингтон.

На следующий день Ник обратился к судье Каплану, который в этом деле проявлял крайнюю осторожность. Миссис Арлингтон была политиком с обширными связями, а он – рядовым судьей. Конечно, не начинающим, но и не достигшим потолка – во всяком случае, он на это надеялся. Каплан внимательно выслушал рассказ Ника о том, что в расследовании наметился новый поворот, а также о странных совпадениях.

Комментировать услышанное судья не стал. Каплан не был поборником справедливости, одним из тех рыцарей правосудия, которые нюхом чуют нечистоплотность коллег, не боятся призвать к ответу неприкасаемых, защищают слабых, но невиновных. Каплан хотел сделать карьеру, но умел терпеть и ждать. До сих пор в этом деле он руководствовался исключительно прагматизмом. С Эмилией Арлингтон судья был неизменно предупредителен, но сейчас ветер явно подул в другую сторону, а если еще и всплывет неоспоримое доказательство, ситуация развернется на сто восемьдесят градусов.

Каплан напряженно размышлял. Он мог по-прежнему изображать сверхосторожного юриста, рискуя прослыть робким, даже трусливым, чинящим помехи Фемиде. А в худшем случае – продажным. Но не исключено, что ему выпал уникальный шанс – заработать имя на резонансном деле. Выступить против сенатора США очень рискованно. Материальной выгоды никакой, но при удачном исходе журналисты споют осанну его неподкупности и честности, объявят оплотом справедливости, поборником истины, ради которой он готов пожертвовать даже карьерой.