Мари-Бернадетт Дюпюи - Колдовская душа [litres]

– Все рушится, мсье Трамбле! Поселок рушится! Только что у меня на глазах провалился дом.

– Господи, какой ужас! – выдохнула Анатали. – Мои крошки! Мои девочки! Нельзя было отпускать их из дома!

Чрезвычайно взволнованный, Эмманюель привлек ее к себе. Гул не умолкал – вселяющий ужас, сопровождаемый глухим треском и непрерывными пронзительными криками.

Супруги Трамбле сумели вывести авто из гаража. Оба были решительно настроены добраться до дочерей – чего бы это ни стоило.

Автомобиль стал для них укрытием, где пришлось коротать время до рассвета: ощущение, что земля вот-вот разверзнется прямо под колесами, не исчезало. Эмманюель решил переждать, ведь дороги все равно были перегорожены, а пейзаж изменился до неузнаваемости, так что даже с включенными фарами невозможно было понять, куда едешь. Анатали, которая все время думала о том, живы ли их дети, судорожно прорыдала несколько часов подряд.

Утром выжившие смогли оценить масштабы катастрофы. Около сорока домов и трех десятков автомобилей оказались в огромной, заполненной грязью воронке. Через несколько часов подсчитали погибших: тридцать один человек. Мост на дороге в Шикутими снесло разбушевавшимся потоком.

– Господи, какое горе! – твердила Анатали, судорожно обнимая чудом уцелевших дочерей.

Едва грунт начал сползать, родители Алин увезли трех девочек подальше от жилого квартала.

– У меня нет слов, чтобы выразить вам свою признательность! – сказал Эмманюель своим соседям, которые и привезли Селин и Лиз. – Говорят, нам предстоит эвакуация – в Арвиду. Я же планирую отправить жену и детей в Сен-Прим.

– У меня там родственники, – пояснила Анатали. – А ты, Эмманюель? Хочешь остаться?

– Надо помочь несчастным, лишившимся жилища и остального имущества. Еще я хочу забрать из дома самые нужные вещи и погрузить их в грузовичок. Я приеду следом за вами, не волнуйся!

Через пару часов Анатали навсегда покинула Сен-Жан-Вианне [26] После природной катастрофы правительство провинции навсегда закрыло этот поселок. ( Прим. авт .) , в котором прежде жила счастливо с любимым мужем и дочерьми.

– Мам, почему ты плачешь? – спросила у нее старшая, Селин, симпатичная восемнадцатилетняя девушка с рыжими волосами. – Мы еще легко отделались! Нужно радоваться!

– И разве плохо, что мы едем к бабушке Жасент? – подхватила Лиз, которой было четырнадцать. – Обожаю старую ферму! В Сен-Приме спокойно, особенно по сравнению с Шикутими или Арвидой.

Анатали заставила себя улыбнуться. Она никогда не делилась с дочерьми неприятными воспоминаниями, связанными с этой «спокойной» деревней, как только что выразилась Лиз.

– Я плáчу, потому что этой ночью испытала страх, сильнее которого не бывает, – объяснила она после нескольких минут раздумья. – Я представляла вас погибшими, похороненными в этой жуткой воронке. Я никогда столько не молилась, и Господь меня услышал – мои любимые девочки со мной!

Анатали с неохотой садилась за руль, хотя уже много лет имела права. Машину она вела медленно, с предельной осторожностью – сказывалась сильная нервозность. Она уже скучала по мужу, который сумел стать ей и защитником, и другом, а еще – внимательным и нежным любовником.

– Теперь Сен-Прим производит впечатление спокойного места, но в прошлом и на его долю выпали тяжелые испытания! То же можно сказать и о других городах и деревнях на озере Сен-Жан.

– Ты говоришь о знаменитой трагедии, которая случилась в мае 1928 года? – равнодушно переспросила Селин. – Мам, то, что переживает сейчас Сен-Жан-Вианне, в десять раз хуже. Сколько людей погибло!

– Твоя правда, милая!

У Анатали была возможность понаблюдать за дочерьми в зеркало заднего вида: им все равно пришлось остановиться на въезде в Сен-Жером – таковы правила. Селин собрала волосы в пучок. Лицо, усыпанное веснушками, курносый нос, неотразимый взгляд зеленых глаз… Лиз, темноволосая и миниатюрная, была поразительно похожа на Эмму, свою бабушку, чья фотография покоилась на дне чемодана, лежащего в багажнике.

– Полагаю, мои хорошие, мне нужно кое-что вам рассказать – сейчас, не откладывая. Не знаю, что бы со мной стало, потеряй я вас сегодня ночью, и я больше не хочу вам лгать. Бабушка Жасент не рассердится, она сама не раз просила меня открыть вам правду.

– Какую еще правду? – спросила Лиз. – Мамочка, у тебя есть от нас секреты?

– Много секретов, – ответила Анатали, и ее сердце сжалось. – Во-первых, Жасент на самом деле мне не мать, а тетя. Мою мать звали Эмма, Эмма Клутье. Деревенский сумасшедший по имени Паком нашел ее, уже мертвую, в озере во время разлива 1928 года. Да-да, именно в мае того года, во время трагедии на озере Сен-Жан. Потом, в день, когда мне исполнилось пятнадцать, я узнала, кто мой отец. Странный это был момент – мы как раз собирались разрезáть шоколадный торт… За столом сидели мой дядя Лорик с женой Дорой и, конечно, Жасент с Пьером, мои любящие приемные родители. Семья решила, что я уже достаточно взрослая, чтобы узнать правду. И мне рассказали о восемнадцатилетнем парне, Поле Тибо, племяннике Жактанса Тибо, нашего соседа-фермера. Жену Жактанса звали Артемиза, и она в свое время выкормила грудью Калеба…

Анатали медленно разматывала клубок своего прошлого, ни о чем не умалчивая, ничего не смягчая. Времена изменились: Вторая мировая война посеяла всюду хаос, разрушения и несчастья. Мало-помалу планета залечила раны и люди снова научились жить в мире. С неудержимым ростом технического прогресса развивалась экономика, современный комфорт стал новой религией. Девушки семидесятых надели джинсы, короткие юбки и рубашки в цветочек. Они курили, слушали диски с ритмичной музыкой и приглашали парней танцевать, отбросив устаревшие предрассудки.

Когда они проехали Роберваль, Анатали сочла нужным поведать девочкам, слушавшим ее с живейшим любопытством, о том, как сложились судьбы участников этой истории. Прекрасная рассказчица, эта привлекательная сорокашестилетняя женщина подвела итог, подобно профессиональной романистке.

– Надо же, в доме мельника ты спала на соломенном тюфяке и тебя плохо одевали, даже зимой! – изумилась Лиз одной из деталей, которыми изобиловал увлекательный рассказ матери.

– Даже не верится! Но зачем этому полоумному было бить твою собаку?! – воскликнула Селин, когда мать упомянула о трагическом эпизоде, имевшем место летом 1933 года. – А его мать заманила тебя в свой дом? Ты, наверное, ужасно испугалась?

– Ну, забылось это нескоро… Да, я очень испугалась. От спиртного Брижит Пеллетье совсем спятила. Поэтому и дала своему сыну Пакому огромную дозу успокоительного.

Анатали заново переживала горести, затаенные страхи и счастливые моменты прошлого и связанные с ними эмоции. Так, она снова заплакала, вспоминая, что стало с теми, кто некогда так любил ее, участвовал в ее судьбе.