Геннадий Дмитриев - Погашенная луна

Они вышли во двор больницы, сквозь чёрные ветви деревьев с поредевшей листвой брызнула холодная синева.

— Так что скажете, Антон Семёнович? — повторил вопрос Вадим Сергеевич. — Операция не опасна?

— Да, что Вы, товарищ,.. — доктор замычал, пытаясь вспомнить фамилию красного командира.

— Макаров, Вадим Сергеевич.

— Товарищ Макаров, операция не опасна, хотя не скажу, что она так уж безобидна, но надеемся, что всё сложится хорошо.

Видим Сергеевич достал портсигар, открыл его предлагая Лебединскому папиросу.

— Курите, доктор?

— Да, курю.

— Тогда закурим, и присядем на вон ту скамейку, у меня к Вам есть очень серьёзный разговор.

Каким-то неуловимым, звериным чутьём Лебединский почувствовал беду.

— Вы будете участвовать в операции?

— Да, но роль моя незначительно, так, ничего серьёзного, просто…

— Это не важно. Важно другое. У меня к Вам очень важное поручение. Нужно сделать так, чтобы пациент после операции благополучно отправился в мир иной. Вы меня понимаете?

— Да, что Вы говорите такое! Как можно! Вы предлагаете это мне? Что Вы себе позволяете! Я сейчас позову,… — он не представлял себе, кого он сейчас позовет, и осекся.

— Спокойно, не кричите, и звать никого не нужно. Вспомните лучше Юшунь, март двадцатого года, и аэроплан, который сбили над позициями врангелевских войск. Вас вызывали к раненному пилоту, не так ли? Как его здоровье?

Антон Семёнович обмяк, его трясло, папироса дрожала в руке.

— Ах, да, — продолжил Вадим Сергеевич, — его же расстреляли, что нет? А, его же закололи штыками, это Ивана Денисова с женой расстреляли в саду.

— Зачем? Зачем всё это? Что Вы хотите?

— Я Вам уже сказал, что я хочу, да не нервничайте, успокойтесь, доктор.

— Я не могу, я ничего не могу. Я ведь не участвую в самой операции, я только помогаю, и не хирургу, анестезиологу. Моя роль второстепенна, я…

— Ингода второстепенная роль может стать главной. Говорите, Вы помогаете анестезиологу?

— Да, что-то в этом роде.

— Значит от Вас зависит состав того препарата, который будут использовать при наркозе?

— Да.

— Ну, вот. А Вы говорите. Да, от Вас, дорогой мой доктор, именно всё и зависит! Правильно я говорю?

— Доктор кивнул, затягиваясь табачным дымом.

— Так, вот, милый мой, дорогой мой Антон Семёнович, меня не интересуют подробности Вашей работы, но если после операции товарищ Фрунзе окажется жив, то о том, что произошло в марте двадцатого года на станции Юшунь, станет известно и медперсоналу, и тем товарищам из ГПУ, которые по долгу службы очень заинтересуются Вашим прошлым.

Доктор докурил папиросу, выбросил окурок, и достал следующую, хотел прикурить, но не мог — руки дрожали, спички ломались и гасли. Вадим Сергеевич зажёг спичку и поднёс её к папиросе доктора.

— Ну, что это Вы так разволновались? Не стоит, право.

— Но, Михаил Васильевич, он доверился мне, понимаете? Он вообще не хотел соглашаться на операцию, а я уговорил, я обещал, всё будет хорошо, он поверил, как же это, а?

— Вот и хорошо, что поверил. Ведь и Иван Денисов доверился Вам, и Петр Кузнецов.

— Кузнецов? Кто это?

— Ай, ай, ай! Антон Семёнович! Вы даже не знаете имя того красного летуна, которого обрекли на смерть. Кузнецов, его фамилия, Петром его звали, Петр Ильич Кузнецов. Вам ведь не в первый раз предавать тех, кто Вам доверился.

— Но это было давно.

— Какая разница, ведь это было. Было, Антон Семёнович, было. Нет, нет, я Вас не упрекаю, Боже сохрани! Кузнецов был красным командиром, Вашим врагом. Вы поступили, как настоящий патриот, присягнувший на верность царю и отечеству. Гражданская война окончилась, но борьба продолжается, Фрунзе враг, он красный командарм. Я прошу, чтобы Вы выполнили свой долг, долг русского дворянина.

— Но я, я, — он хотел сказать, что дворянином он не был, что отец его принадлежал к сословию мещан, но понял, что в данной ситуации, это не имеет никакого значения. — Я давал клятву Гиппократа, — с трудом выдавил из себя Антон Семёнович.

— Гиппократ жил в те времена, когда ещё не было понятия классовой борьбы, так что совесть Ваша чиста перед ним. Ну, всё, мне надо идти, — Вадим Сергеевич хлопнул ладонью по колену. — Завтра операция, Вам нужно успокоиться, отдохнуть.

Он поднялся, вслед за ним поднялся и доктор Лебединский. Вадим Сергеевич протянул руку доктору:

— До свидания, доктор, удачи Вам, и смотрите, не наделайте глупостей, — он пожал руку Антона Семёновича, она было холодной и влажной, но уже не дрожала.

Макаров повернулся и пошёл к выходу, расстегивая на ходу ворот гимнастерки. Он вдохнул синий холодный воздух, и ускорил шаг. За воротами больницы его ждал Докутович. Вадим Сергеевич прошёл мимо, Докутович последовал за ним. Они отошли на некоторое расстояния от ворот, он замедлил шаг, и когда Докутович поравнялся с ним, сказал:

— Там доктор Лебединский, проследите за ним. Он слишком нервничает. Если попытается донести, ликвидируйте. Контролируйте все его передвижения за пределами больницы. После операции, чем бы она ни закончилась, немедленно ликвидировать доктора под видом несчастного случая.

Следующий день был днём операции, никаких вестей из больницы не было. Наконец он прошёл, полный нервного напряжения, наступил вечер, ночь. Вадим Сергеевич всю ночь стоял у окна и курил, курил папиросу за папиросой. А над городом сквозь рваные клочья облаков летела луна. Полная, безумная луна проникала в комнату сквозь зашторенное окно, сквозь облака и табачный дым, врывалась в душу, лишала покоя и сна. Она отражалась в грязной луже посреди двора, и такой же грязный, облезлый кот лакал из лужи луну, и она бледнела на фоне светлеющего неба, растворяясь в наступающем дне.

Наутро в Штабе Красной армии Вадим Сергеевич узнал, что сегодня, тридцать первого октября, в пять часов пятьдесят минут, Народный комиссар по военным и морским делам Михаил Васильевич Фрунзе, не приходя в сознание после операции, скончался.

Ещё через два дня в вечерней газете, в рубрике «Происшествия», появилась маленькая заметка, что поздним вечером, на путях Курско-Нижегородского вокзала, попал под поезд Антон Семёнович Лебединский. «Бедный доктор, надежда на блестящую карьеру в Москве умерла вместе с командармом, он возвращался в Крым, но видимо, так спешил, что не заметил проходящего мимо поезда, — подумал Вадим Сергеевич, — на этот раз Докутович не подвёл, ещё бы, доктор знал его в лицо».

А через две недели вернулся из заграничной командировки Михаил Николаевич Тухачевский, и занял должность Начальника Штаба Красной армии. Вадим Сергеевич впервые за последние несколько дней уснул спокойным сном. Среди ночи он проснулся, захотелось курить. Он взял папиросу, подошёл к окну, закурил, вглядываясь в ночное московское небо. Над крышами домов, в безоблачной темной вышине мерцали огоньки звезд, подмигивая его папиросе. Луны не было.