Алексей Лебский - Кай и Герда [СИ litres]

– Конечно есть, продолжила фру Сиверсен. Они были, есть и будут во все времена, это же дети. Некоторые дети до самого совершеннолетия ведут себя как маленькие. И как ты верно заметил, не столько познают мир, сколько пытаются его разрушить. Но и они меняются, понимая, в каком мире они живут.

Адриан перевернул несколько страниц и остановился на статье об учителях. Состав их был многочисленным и разновозрастным. Ряд фотографий начинался с тогдашнего директора школы Арне Ольсена. Грете села рядом в кресло и комментировала:

– Арне в ту пору было уже больше семидесяти. Выпуск семьдесят четвертого стал для него последним. Удивительный человек, участвовал в Сопротивлении с первых дней войны. Последние годы работы в школе повредили его здоровью. Он тогда перенес инсульт.

– Он жив?

– Да, но частично парализован. Говорит плохо, но понять можно.

– А кто-нибудь из этих преподавателей работает еще в школе?

– Лиза Хоффманн, наш завхоз. Раньше преподавала географию в старших классах. Грете нашла её в альбоме. С фотографии на них глядела некрасивая женщина лет шестидесяти с волевыми чертами лица.

– Вот еще Хендрик Штейнберг, наш математик. Но сейчас он дома, записывай адрес.

Грете дала Адриану адреса учителей из своей записной книжки и рассказала, как в хозяйственном корпусе найти Лизу.

– Я не хочу быть назойливым, огромное спасибо, пойду, пока не стемнело. Якобсен покинул учебный корпус и пошел по узкой тропинке, протоптанной в снегу к корпусу № 2. Постучал в дверь корпуса. Долго не было слышно какого либо движения. Он постучал еще раз более настойчиво, и только тогда услышал торопливые шаркающие шаги.

– Грете, это ты? Сейчас.

Послышался звук открывания задвижки и на пороге возникла дама в рабочем халате поверх толстого пуловера, лицо её точно соответствовало фото в альбоме.

– Чем обязана, – она с удивлением смотрела на полицейского следователя, скрестив руки на груди.

– Грете рекомендовала мне переговорить с тобой, Лиза.

– А ты, собственно, кто такой? Якобсен показал ей пропуск в ведомственный бассейн министерства внутренних дел с фотокарточкой.

– Вроде как полиция, – она удовлетворенно кивнула головой, – ладно, проходи в мой кабинет. Она открыла дверь в маленькую каптерку. Адриан увидел здесь стол и старую настольную лампу. Присаживайся, – она указала ему на длинную скамью выструганную из сосны, а сама устроилась в кресле у стола, – тут я и работаю в окружении метёлок, лопат и батареи огнетушителей. Грете тебе рассказала. что я преподавала географию?

– Да. Можешь ли ты что-то рассказать о тех годах, когда ты работала учителем?

– Могу рассказать. Ты приехал, потому, что Курта Бернхольма застрелили? Я читаю газеты и сразу вспомнила этого мальчика. Он учился в одном из моих классов.

– Конечно, из-за этого.

– Я почему-то думала, что его гораздо раньше убьют.

– Вот даже как, значит, моя интуиция чего-то стоит!

– О мёртвых плохо не говорят, все они были для нас детьми, как бы плохо они себя не вели. Если мальчик не выучил стихотворение, или в сочинении написал лишь пару строк – надлежало признать во всеуслышании: юноша, тебе надо немного поработать еще над текстом. Цель образования убедить ученика взять знания самому, привить желание к этому. Нельзя научить, но можно научиться. Никакого насилия и принудиловки. Любовь и доброта.

– Но ведь в мое время так не учили, – возразил Якобсен.

– Да, и я застала другую школу. Очень нелегко было перестроиться и учителям и ученикам. Школа попала в эксперимент, который потом стал общегосударственным стандартом. Курт Бернхольм стремился не к знаниям, а к власти грубой силы и наглости. Его отец занимал высокий пост в департаменте образования. В семидесятых годах школы снабжали не так как сейчас. Нам не перепадало столько инвестиций, зарплаты были не такие. Но я отвлеклась, так вот, этот самый Курт не единственный, кто вел себя в школе неподобающим образом, у него сложилась группировка ребят, которые поддерживали его идеи власти над “слабаками”. Бьорн Юхансен, Ульрик Соренсен из параллельного класса активно включились в борьбу за его ”правое дело”. Я не знаю в деталях, что они творили, но то, что их стали побаиваться не только младшие школьники, но и те, кто учился в старших классах. Родители ничего не знали об этом, хотя им мягко намекали, что надо немного подтянуть ребят в смысле дисциплины. А потом школа их выпустила и вздохнула свободно до появления новых негодяев.

– Ты так хорошо все помнишь, для меня это было откровением, ведь прошло одиннадцать лет.

– Мы помним своих учеников, потому что вкладывали в них знания. Это был нелегкий путь для них и для нас. И потом, надо отдать должное, негодяев было не так уж много. – Я не могу вспомнить свою школу с радостью, – признался Адриан, время обид, разочарований, мелкой зависти. Спасибо, я понимаю, что более ты ничего мне не расскажешь.

– Сходи к директору, к Арне. Он знает больше меня, и больше пережил.

– До свидания, фру Хоффманн, ты очень помогла мне. Преодолев несколько метров снежной целины, Якобсен выбрался на стоянку, где он оставил автомобиль. Он еще раз окинул взглядом жутковатый ландшафт местности где располагалась школа, сел за руль и выехал по подъездной дорожке на шоссе.

Натолкнувшись на общее “недомогание следствия”, Гроберг четвертого января в сопровождении констебля-стажера лично отправился для “получения дополнительных сведений”, как он выразился, к Стигу Кеплеру в универмаг. Здесь представители следствия впервые познакомились с главным бухгалтером, вышедшим из отпуска. Это был высокий, худощавый мужчина шестидесяти двух лет. Внешность его говорила о двухнедельном пребывании на море и ярком солнце и была полной противоположностью тому, как выглядел Кеплер, на которого свалились все неприятности. Георг Кальвик, так звали главного бухгалтера, излучал завидное здоровье. Сидя в своем кабинете, он пил зеленый чай, с печеньем, и всем своим видом показывал, что не очень переживает за то, что случилось в его отсутствие. Гроберг представил себя и свою спутницу.

– Мы пришли уточнить, герр Кальвик, были ли тобой выявлены какие-либо нарушения в бухгалтерских проводках, движениях средств и т. д. в прошлом месяце?

– Я разбирался и продолжаю разбираться с этим. Показанная главным менеджером сумма похищенных средств не завышена, можно с большой вероятностью её подтвердить. У меня уже побывал вчера вечером дознаватель страховщика, господин Линдхольм, которому я доложил финансовую оценку ситуации в деталях. Мне не совсем понятно, как протекает расследование, почему нет подозреваемых в похищении денег? Наши инвесторы и владельцы недовольны действиями полиции и считают, что следствие затягивается. Мы просто горим с проектом дочерней фирмы “Стром Индастри”, нет средств на благотворительность в первом квартале этого года, нет денег на выплаты годовой премии сотрудникам. На безналичных средствах, которые поступили на наш счет в банк, далеко не уедешь. Так, что господа мы ждем от вас решительных действий. Все это звучало так убедительно и страшно для Гроберга, что он счел нужным откланяться и удалиться. Он мог бы высказать свою позицию, сослаться на нарушения в универмаге, отсутствие видеокамер, ремонт главного перехода. Все это было бы уместно, если бы не та компания владельцев Стина, мэра и нескольких депутатов, от которых во многом зависела дальнейшая карьера Гроберга и выделение средств управлению. Констебль-стажер Робертсон только пожала плечами, задав себе вопрос, зачем Гроберг брал её с собой? Но этот вопрос вслух не прозвучал. Начальник был взвинчен и это ничего хорошего не обещало. С тех пор, как Хильде, пользуясь услугами компании помощников, бездарно провалила поиск препарата, прошла неделя. Профессор по расчетам Хильде мог уже сегодня появиться дома, а она занимается черт знает чем. Когда они вернулись в управление, Хильде поинтересовалась у Бригге, не было ли ей звонков и он сообщил, что дважды звонил Ян и один раз какая-то женщина. Она оставила свой номер телефона. Хильде тут же поняла, что это няня, соседка профессора Ларсена. Поднявшись на свой этаж, она сняла куртку и набрала номер няни.