Александра Стрельникова - Ягодка опять

Любка идет к креслу, в котором распростерто тело Наташи и берет ее трость… Усмехается нехорошо, постукивая тяжелым набалдашником себе по раскрытой ладони. Они что же решили забить меня до смерти этой штукой?! Гоша усмехаясь поясняет:

— Все началось со случайности, Надежда Николаевна. Господин Вице-премьер приехал сюда, чтобы приятно провести вечерок с любовницей — то есть с вами. Капитан Крылова и ее бойфренд ради такого дела отбыли в город — поиграть в рулетку, немного выпить. Они ведь люди деликатные и хотели предоставить влюбленным максимум свободы…

Шурка… Это они о Шурке? Он-то где? Каким боком и он в этой истории?

— Господин Сенцов очень сильно перебрал и наутро не вспомнит ничего из того, что происходило в течение ночи — современная фармацевтика воистину творит чудеса. Так во-от… Они уехали, вы только-только поднялись наверх, чтобы заняться любовными утехами, как появилась незваная гостья. Супруга застала неверного мужа в ваших объятиях и пришла в такую ярость, что не раздумывая стукнула вас своей тростью по голове. Попала в висок, тонкая косточка проломилась… Как-то так… Ну а теперь, когда планы ясны можно приступить к их реализации, не так ли?

Георгий делает шаг к дивану, на котором я лежу все это время, наклоняется, чтобы поднять меня и… вдруг неожиданно падает. От ужаса принимаюсь визжать, но чья-то рука мгновенно затыкает мне рот.

— Говорю же — не ори, подруга. Все уже почти закончилось. Концепция опять изменилась. Наш Гоша обосрался.

Любка? Гошу оглушила Любка? Выходит, что так… Но… Ничего не понимаю. Что творит моя бывшая подруга? Что она будет делать теперь, со мной?.. В ужасе смотрю на нее. Стоит, усмехается, взвешивает в руке, обтянутой тонкой медицинской перчаткой, Наташину трость и одобрительно причмокивает:

— Исключительно удобная вещь.

Переводит взгляд на меня и взмахивает своим орудием, словно бы на этот раз примеряясь уже к моей голове. Видимо этот короткий замах оказывается для меня последней каплей. Второй раз в жизни теряю сознание. И опять все происходит мгновенно — хлоп, и как будто в моем мозгу просто выключили свет…

Когда прихожу в себя, в гостиной нет никого. Понимаю, что лежу на том же диване, но веревок на руках и ногах уже нет. Зато под головой имеется аккуратно пристроенная подушечка, а ноги мои кто-то заботливо прикрыл пледиком… Сажусь рывком. Что?.. Что все это значит, черт побери? Встаю, но тут же теряю равновесие и спотыкаюсь о журнальный столик, который с грохотом падает набок. Из кухни высовывается голова Любки.

Пугаюсь так, что кажется снова вот-вот лишусь сознания. Любка по всей видимости оценивает мое состояние совершенно верно и тут же подскакивает ко мне с какой-то мерзко пахнущей ваткой в руках.

— Нюхай давай, а то опять, понимаешь, позеленела аж. Потом в обмороках валяться будешь. А сейчас бы тебе, мать, Даньку покормить. А то уж оборался.

Решительно отталкиваю ее руку с ваткой, но она проявляется настойчивость.

— Это нашатырь.

Нашатырь? Действительно… Не хлороформ или что-то другое усыпляющее, как я, было, подумала, а просто нашатырь… Его запах ни с чем не спутаешь.

— Люб. Я ничего не понимаю.

— Потому что дура ты, Романова. Всегда тебе говорила и дальше говорить буду.

— Ты убила… — всхлипываю. — Убила Сашу.

— Жив твой Саша. Не бзди.

— Как жив?

— Так. Это был трюк, Надь. Всего лишь трюк. Кино и немцы.

— Ничего не понимаю.

— Не все сразу, Романова, не все сразу…

— А Данька? Где Данька?

— Сейчас принесу.

Уходит и возвращается с моим ребенком. Личико красное, и правда орет уже давно. Наверно его крики меня из обморока-то и достали. Принимаюсь кормить его, а сама по-прежнему во все глаза смотрю на свою подругу. Машина мозга постепенно начинает работать, и я кое-что осознаю. Если убийство Саши — трюк (кино и немцы, блин!), то тогда Любка…

— Вы что, это все заранее спланировали?

— Наконец-то! Дошло!

— Но… Но зачем? И почему?

— Надь, со временем узнаешь все. Но не от меня. Мне тебя в подробности посвящать не велено. Скажу только одно, чтобы ты меня окончательно не возненавидела. Данька твой все это время был в полной безопасности. Сенцов его унес из дома сразу, как стало понятно, что у нас гости.

— Ты… Ты…

— Сука и дрянь, Надь. Знаю. Но так было надо. Прости, подружка. Ты давай, корми. А я сейчас тебе чаю с молоком сделаю. Или с медом?

Уходит на кухню, а я снова остаюсь одна. Мысли в голове мечутся с такой скоростью и в таком беспорядке, что сами себя рвут в клочья. Ни одной до конца додумать не могу. Кричу:

— Лю-юб!

Выглядывает:

— Ну что тебе?

— А где все?

— Ну-у… Кто где. Кто-то в морге, кто-то в кутузке. А кто-то летит в Москву спецрейсом. В общем все при деле.

— А я?

— А ты кормишь сына.

— Люб!

Но она только смеется и снова исчезает на кухне. Возвращается вместе с Сенцовым, который несет следом за ней тяжелый поднос с чашками, чайником и плошкой с какими-то сластями. Смотрю на них во все глаза. Такие мирные, спокойные. Только после того, как Сенцов заливается румянцем, аки красна девица, и начинает старательно отводить от меня глаза, осознаю, что сижу с голой грудью. Совсем я рехнулась от всего этого! Уже вообще ничего не соображаю. Поворачиваюсь к ним спиной.

— А Саша… тоже уехал?

— Уехал, мать. Улетел, но обещал вернуться. Как Карлсон. Так что не грусти.

Не грусти… Нет, ну что за мужик-то? То талантливо изображает у меня на глазах собственную смерть. То сбегает, даже не простившись… Любка что-то прикидывает, а потом снова уходит на кухню и возвращается со вторым подносом — на нем уже какая-то еда посерьезнее печенюшек. Исключительно хозяйственная у меня подруга. Только что изображала из себя боевую подругу Джеймса Бонда, если не его самого, а теперь хлопочет вокруг Сенцова, как курица-наседка вокруг цыпленка. Так и норовит подсунуть кусочек повкуснее.

— Люб. Раз Саша, как обычно, отбыл в неизвестном направлении, ты хоть мне объясни…

Перебивает:

— Почему в неизвестном? В известном. Я же говорю — в Москву полетел.

— Ну да — в Москву по делу, срочно…

— Не куксись. Все, слава богу, обошлось и теперь день ото дня только лучше становиться будет.

— Что все-то?

— Я ведь тебе объяснила: мне велено молчать, Надь. А я, поскольку теперь снова на службе, приказы не обсуждаю.

— Гадина ты.

— От гадины слышу. Потерпи. Сам все расскажет.

— Ага. Через полгода, когда ему снова потрахаться со мной приспичит.

Молчит. Никак на мое нытье не реагирует. И, насколько я ее знаю, так и будет молчать. Кремень, а не женщина…

Отпуск наш, не задавшийся так страшно, приходится прервать. Любку вызывают на службу — отчитываться. Загрустивший Сенцов, естественно, собирается ехать с ней. Ну а я что же? Тоже с ними… Не оставаться же одной в этой здоровенной халабуде. Я тут от страха помру. Все мерещиться что-то будет. Хотя Любка раз за разом убеждает меня в том, что все самое скверное уже позади.