Ефим Друц - Волки

Митя был поражен этой вроде бы случайной встречей и не стал сразу уходить. Только спросил:

— И вы расстались?

— Естественно. Душа моя истощилась. А если бы не расстались, я бы ее убил. Чувствую, что убил бы. Ложь она в себе несла. Вот и прихожу в себя, как после долгой болезни. Один.

— Не тяжело одному?

— Поначалу было сложно. Все тянуло туда, где она. А потом заставил себя не ходить. Кругами ходил около ее дома, но близко — ни-ни, себя страшился. А кошек с той поры не переношу.

— А что же мне-то предлагаешь?

— Все по-разному к ним относятся. — Он улыбнулся и продолжил: — Я где-то читал, кажется, в сатирическом романе или рассказе, точно не помню, такую фразу: «С тех пор как я лучше узнал людей, я все больше отдаю предпочтение животным…» Здорово, а? Ты меня извини, что я с тобой заговорил, задержал…

— Ничего, — сказал Митя, — все нормально.

Эта странная встреча подействовала на него успокаивающе. Он попрощался со случайным собеседником и зашагал дальше — к тому дому, на чердаке которого прятался Седой. Митя поднялся на последний этаж и на половике, возле одной из дверей, увидел серо-оранжевую кошку, которая презрительно его оглядела и тихо мяукнула. На площадке было грязно. Валялись обрывки газет и какой-то клочок бумаги. Митя поднял его и с удивлением обнаружил, что это билет. Отчетливо виднелась цифра «тринадцать».

Свет на площадке был тусклым, и в полумраке Митя успел заметить устремляющуюся к нему женщину, тело которой извивалось, как у животного. Она вытянула вперед руки, словно просила о чем-то. Это была та, которую он убил. Митя отшатнулся, но вспыхнула лампа, и видение исчезло. Серо-оранжевая кошка мирно сидела возле двери. Никого больше не было. «Устал я, — подумал Митя, — все это нервы!»

Он поднялся по узкой лестнице, ведущей на чердак, и постучал, как было условлено, в металлическую дверь.

Открыл ему Костолом. Он как бы нехотя впустил его внутрь и тихо сказал:

— Совсем худо Седому. Помрет он… Что делать-то?

Митя прошел в комнату. Седой лежал на старом диване и стонал.

— Это ты, Митя? Вернулся? А я помираю.

— Ладно тебе, Седой, ничего не будет. Я о тебе позабочусь.

— Что ты, Митя, сможешь сделать? Тебя же ищут, не ровен час, напорешься на кого, тогда — поминай, как звали.

— Не думай ты об этом, ничего не случится, я врача найду.

— Где ты его найдешь? Побоятся они сюда идти.

— Это моя забота, — сказал Митя, — потерпи немного…

Надо было срочно что-то предпринять, но, как ни странно, в эту минуту Митя подумал о собственной участи. Он вдруг совершенно отчетливо представил, что и он сам, словно раненый зверь в берлоге, отлеживается где-то в случайном доме, и люди, которые рядом с ним, тоже случайны, а его жизнь и смерть зависят от настроения этих людей. В самом деле, нельзя же считать Костолома близким Седому человеком.

«Да, — подумал Митя, — правы древние: что бы ты ни делал и о чем бы ни думал, не забывай одного: возможно, что в следующее мгновение ты умрешь…»

Из раздумий его вывел голос Костолома.

— Что делать будешь?

— Придумаю что-нибудь, — ответил Митя. — Ему врач нужен. Первого попавшегося звать нельзя, он не поедет, да и продать может.

— Время не терпит, — сказал Костолом, — помрет он. Может, заражение у него?

— Не каркай, откуда ты знаешь? Что мы с тобой в этом понимаем?

И снова показалось Мите, что весь этот разговор с Костоломом происходит в каком-то полусне, и нет этого чердака, и раненого Седого, а события последних месяцев — всего лишь прокручиваемый специально для него фильм. Но все это было реальной жизнью, и надо было что-то предпринимать.

— Где отлеживаешься? — неожиданно спросил Костолом.

— Есть место, — ответил Митя.

— Надежно ли? — спросил вечно сомневающийся Костолом.

— Кто его знает, — ответил Митя, — за кого поручиться можно? Думаю, что пока спокойно.

— У бабы, что ли? — спросил Костолом. — Если так, то зря, они все — продажные твари. На баб можно надеяться только до той поры, пока они свой интерес блюдут. А чуть не так что-нибудь и — готово дело. Меня-то они не один раз продавали. Ну конечно, и хоронил я их по такому случаю.

— Ты опять все про мокруху да про мокруху, — возмутился Митя. — Что ты — садист, что ли?

— Люди меня таким сделали. Хорошо, вот ты, добренький, кое-что понюхал, а все никак в себя прийти не можешь.

— Не все же такие, как ты, — возразил Митя.

— Все!

— Что без толку спорить? По-разному мы жизнь понимаем, и все тут. Никого ни в чем переубедить невозможно. Я тебя еще с голубятни помню, ты всегда мазу тянул и задирался.

Костолом неожиданно улыбнулся — видимо, ему понравилось воспоминание о далеких временах. Он даже потеплел немного.

— Да, — вздохнул Костолом, — было, было. И я помню, как ты туда шлялся. Тебе-то все это без толку было, смотрел только.

— «Жизнь» изучал, — с горечью сказал Митя. — А как пришла пора столкнуться с ней лицом к лицу, никакие знания не помогли.

— Много рассуждаешь, — ответил ему Костолом, — надо быть проще. Сделал что-то, не жалей, вернуть все равно невозможно… Заговорились мы с тобой, а про то, что с Седым делать, — ни слова.

— Есть у меня один знакомый, — сказал Митя, — врач, позвоню ему. Он — человек надежный, поможет.

— Ты что, хочешь его сюда притащить?

— А как же иначе? Седого перевязать надо.

— Мужик-то этот, врач, не продаст?

— Что ты в самом деле, не все же гниды! — сказал Митя. — Никому ты не доверяешь, так и пропасть недолго.

— Ладно, звони своему приятелю. Но, в случае чего, если он… того, я его прикончу.

При последних словах Костолома Митя отвернулся и вышел.

Митя шел к телефону, чтобы позвонить врачу, и совсем неожиданно начал ощущать себя не идущим по улице, а лежащим в комнате, за окном которой метался и шумел, словно проклинал кого-то, порывистый ветер. Он врывался в форточку, хлопал дверьми, шелестел бумагами на полу, и они, оживая, начинали двигаться в разных направлениях. Фиалка на окне поднимала зеленые листки, отчего прожилки на них становились все более отчетливыми. Розовые цветки покачивались в такт неизвестной мелодии и тихо напевали что-то свое.

Стены домов за окном поблекли и казались еще более мрачными, чем обычно, нагоняя тоску. Город готовился к наступающей осени, которая торопливо, словно боясь опоздать, входила в свои владения. Темное небо нависало почти над самыми крышами, создавая у Мити ощущение придавленности к земле. Иногда темнота отступала, и в просветах между облаками мелькали радужные полосы, однако они почти мгновенно задергивались облаками.

Митя лежал в комнате, закинув руки за голову, и мысли, одна тревожнее другой, терзали его, как назойливые гости. Иногда Мите казалось, что он проваливается в сон, и тогда возникали видения, но не успевал он как следует сосредоточиться, как все исчезало, и снова порывистый ветер за окном гудел и стонал, словно человек, ищущий выхода из лабиринта, в который он попал не по своей воле.