Ефим Друц - Волки

— Раньше в больнице трудился, оттуда и навык — раны лечить.

— Понятно, — сказал Седой. — Батю давно знаю, а про тебя что-то ничего не слыхал.

— Что, Батя обо всем будет говорить, что ли? Да и не до того ему. Здорово он болен — сахарный диабет у него. Прямо-таки замучил…

— Да знаю, знаю…

— Вот в больнице мы с ним и познакомились. Стал я ему помогать, — Володя отвечал коротко и как бы нехотя — видно, не хотел откровенничать с не совсем еще знакомым человеком.

— А в больнице долго работал? — спросил Седой.

— Да прилично.

— Насмотрелся там, поди?

— Было, было, — сказал Володя. — Сначала фельдшером работал. А старшим в нашей бригаде был один врач. Он идею и подал. Гнида, конечно, а не врач. Выезжали к тяжелым одиноким больным. Делали укол снотворного. Когда больной засыпал, искали деньги, ценные вещи. Если находили — делали укол, вызывающий остановку дыхания. Звонили в «перевозку трупов» и спокойно возвращались. Было все это, было, куда деваться?

— Да, парень, не знаю, какой ты врач, а человек ты, прямо тебе скажу, неважнецкий, если такое творил. — Седой сплюнул.

— Поначалу я переживал, — продолжал Володя, — а потом привык. Там такие дела творились, что Боже ж ты мой! Ну, я тебе как-нибудь при случае расскажу.

И неожиданно завершив разговор, Володя быстро ушел. «Зря я ему про все это ляпнул», — думал он по дороге. А Седой, оставшись один, не скучал, ему было над чем поразмыслить…

Город укутала ночь. Окна в домах были уже погашены. Только все еще светилось окно в квартире, где жила женщина, у которой скрывался Митя.

— Эх, Митя, — сказала женщина, — бросишь ты меня, как все вы бросаете… Поиграешь и бросишь…

Митя почему-то вдруг вспомнил, что до сих пор не позвонил Алине, и поймал себя на мысли, что хочет ее увидеть. А голос женщины, мягкий и бархатный, надвигался на него и обволакивал:

— …Отец-то мой донской казак. Родина его — Баски, что на другой стороне Дона. Напротив Вешек. Здесь, на Дону, мне тогда было пятнадцать лет, я впервые влюбилась в цыганского мальчишку. Табор их стоял неподалеку. Ну и бегала я к ним, интересно мне было. Костры горят, песни поют, кони ходят. Красота. Меня даже запирали, чтобы я не убегала, но я все равно уходила… А родина мамы — Коломыя. Это в семидесяти километрах от Иваново-Франковска, на Западной Украине. Коломыя — значит «мыть колесо». Там я впервые была на цыганской свадьбе. Я тогда училась во Львове в техникуме связи. И был у меня жених — Богдан, а у него — друг Сергей, цыган. Он учился в медицинском институте, и невеста его вместе с ним училась. В общем, цивильные цыгане. А свадьбу справляли в таборе, у его родителей. Отец его был цыганский вожак. Помню, что невесту нарядили в цыганские юбки и красивую кофту, а на голове у нее был полувенок. А жених был одет в красную рубашку с орнаментом и в белые штаны с вышивкой. На ногах его были черные сапоги. Скатерти стелили прямо на коврах. Помню, цветы на них были вышиты гладью.

Отец жениха, вожак, вытащил старую бочку вина, которую он зарыл в день, когда родился сын. Таков обычай. Народу было на свадьбе — человек шестьсот — семьсот, не меньше. Все сидели кругом. В середине круга — отец, мать и молодожены.

На свадьбе гуляли не только цыгане, но и приглашенные друзья. К тому месту, где были ковры постланы, шли и пели. Впереди — цыганки, в середине — молодые, по краям — цыгане-музыканты. Отец ехал на бричке, которую везли шесть лошадей, в гривы их были вплетены ленты, а мать вела лошадей под уздцы.

Когда все расселись, встал отец с кубком вина в руках, сказал приветствие молодым и дал отпить из кубка им обоим, отпил сам, а затем передал кубок отцу невесты. Все стали веселиться, есть, пить. Звучали песни. А среди всего этого ходил цыган с подносом, на который клали деньги и подарки для молодых. Надо было, чтобы жених ударил невесту три раза кнутом, но жених-то был цивильный цыган, и он сделал это вполсилы и, как показалось другим цыганам, не по обычаю. Вожак, его отец, сделал ему замечание, и пришлось парню все выполнить по цыганскому закону.

А когда стемнело, немного в стороне зажгли костры. Они высветили все вокруг, и это было такое зрелище, что, скажу я тебе, Митя, больше в жизни я такой красоты не видела. А потом, как и полагается, была проверка невинности невесты. Пошли к реке на утес. Расстелили простыню. И весь табор отвернулся. Невеста была чиста. Ее приветствовали песнями. Было еще и разрезание запястья у жениха и невесты, и соединение их кровью. Потом старая гадалка-пхури пошептала что-то над ранами и завязала платком, и все сразу же зажило…

Неожиданно она замолчала и отвернулась.

— Что с тобой? — спросил Митя.

— Это была чужая свадьба и чужая судьба. Больше я про них ничего не знаю.

— Чудно как-то, — сказал Митя, — ты меня ни о чем не спрашиваешь, а все про цыган почему-то рассказываешь. Это тоже судьба?

— Я у тебя крест на груди увидела, — сказала она. — Ты в судьбу веришь?

— Верю, — ответил Митя, — но моя вера особая. И за свою судьбу я кровью плачу, — неожиданно добавил он. — А знаешь, я ведь к цыганам случайно прикоснулся…

— Вся наша жизнь — случайность, Митя.

— Ты помогла мне, ты угадала. Мне действительно некуда деться, ищут меня.

— Что ты натворил? Что-нибудь серьезное?

— Не будем об этом, я сейчас уйду, и ты больше меня не увидишь.

— Не уходи, Митя, — попросила она, — не уходи…

Душа человеческая! До краев наполненная страданием, она требует радости, и если нет ее, то каменеет и превращается в глыбу. События последнего времени, кажется, сделали Митю не восприимчивым ни к чему, кроме заботы о собственном спасении. Но эта случайная женщина, которая, ни о чем не спрашивая, оказала Мите приют, тронула его сердце. Что-то проснулось внутри, словно какой-то голос сказал ему: «Митя, ты не можешь быть зверем, ты — человек!» И он откликнулся на этот зов…

— Я так и не спросил, как тебя зовут, — сказал Митя.

— Таня, — ответила она.

— Ладно, я уйду завтра. Но только никогда не жалей об этом.

— Я буду вспоминать о тебе, Митя…

Цыгане негромко переговаривались. Они сидели все за тем же столом, за которым когда-то сидел с ними Митя, и можно было подумать, что у этих людей все замечательно. Но на самом деле каждый из них думал о том, что слишком много всего произошло за последнее время: убит Бамбай, убиты и другие рома, среди них появился человек, которому они поверили, и вот этот человек куда-то исчез, и надо решить, что со всем этим делать…

— Тебя барон послал, Тари? — спросил седовласый коренастый цыган.

Тари не ответил.

Что мог сказать им Тари? Ведь Митя попросил его помочь Седому, а Тари не нашел его. Седой куда-то исчез, и никто не мог отыскать его. И приходили люди от известного «авторитета» Бати и просили, во избежание лишней крови, оставить Седого в покое. Конечно, Седой отдал ловэ, но теперь цыгане настаивали на том, что его надо убрать. Не послушаться Бати — значило начать кровавые разборки, а это не входило в планы цыган. И еще: приезжал человек из табора и рассказал о том, что Митя уехал в город. Но где он? Узел затягивался все туже. Свои люди у ментов рассказали, что «кожаного» пацана выпустили, а это тоже что-то да значило. Не такие уж и дураки, рома, они понимают: за ним присматривают, чтобы выйти на след остальных.