Айрис Мердок - Лучше не бывает

– Как мило с твоей стороны.

– Я пока еще не успела ни с кем толком поговорить… Я надеюсь, здесь все в порядке? Ничего не случилось, да? Мне кажется, все немного нервные…

– Кто, например, показался тебе немного нервным?

– Ты, например.

– Не мы нервные, а просто ты расслабилась. Виноградные листья у тебя в волосах. Ты вся еще там – на Средиземном море. Среди олив и виноградников…

– Да, да. Но здесь тоже было солнечно.

– В моей конторе на Уайтхолле это не очень заметно.

– Джон, не ребячься. Я думаю, тебе нужен отпуск. Я поговорю с Октавиеном об этом. Смотри-ка, кукушка. А за ней – другая.

Две похожие на соколов птицы выпорхнули из леса, а потом вернулись обратно, растворившись в густой зелени, пронизанной солнцем. Ку-ку, ку-ку.

– Сумасшедшие птицы, – сказала Кейт. – Они помешаны на сексе. Весь день гоняются друг за другом, и никаких обязательств. Как ты думаешь, они ночи тоже проводят вместе?

– Птицы спариваются днем, – ответил Дьюкейн. – Ночью они успокаиваются. В противоположность людям.

– Обожаю, когда ты разговариваешь таким педантичным тоном. И все-таки вы все здесь такие нервные. В чем дело? Я всех обойду и со всеми поговорю. Все кажутся несчастными. Я не могу этого допустить! Даже Мэри сегодня утром резко разговаривала с близнецами, так не похоже на нее. И у Полы какие-то странные глаза. Она совсем не обрадовалась, когда я передала ей письмо из Адена. И Барби в каком-то антиобщественном настроении и не хочет общаться ни с кем, кроме пони, а Пирс – просто невыносим. Мэри рассказала мне удивительные вещи – о похищении Монроза.

– Пирс вел себя ужасно, – сказал Дьюкейн, – но сейчас исправился. – Он отшвырнул ботинком приставшее к подошве сено и чихнул опять.

– Ты говоришь, как школьный учитель. Я не собираюсь делать выговор Пирсу. Я думаю, что ты и Мэри и так уже сделали это. Мне кажется, Барби ведет себя плохо по отношению к нему. А еще и Тео. Я никогда не видела его таким угрюмым. Утром, когда мы поздоровались, он посмотрел на меня как на пустое место… Смотри, а вот и он, идет по тропинке. Спорим, что он сделает вид, что не замечает нас.

Проход в дальнем конце изгороди вел в садик при кухне, а дальше дорога шла вдоль боярышниковых кустов к лесу. Это была самая прямая дорога к морю. Тео шел по ней очень медленно, очень неуверенно.

– Тео! – закричал Дьюкейн. Его голос прозвучал властно и сердито.

Тео остановился и медленно повернулся к ним лицом. У него было отстраненное лицо, как у тех, кто, идя на эшафот, вдруг оборачивается, услышав свое имя в толпе.

– Тео! – закричала Кейт.

Тео посмотрел на них. Затем он слегка поднял руку, неловко покачав ею, будто она была парализована выше локтя. Рука его сделала вялый жест, который можно было истолковать как приветствие или как пожелание – идите вы к черту. Он продолжил свой медленный путь к морю.

– Бедный Тео, – сказала Кейт. – Я думаю, он расстроен из-за Мэри и Вилли.

– Ты считаешь, он думает, что теряет Вилли? Возможно. Я подозреваю, что единственный человек, с кем Тео поддерживает истинное общение, – это Вилли.

– Бог знает о чем они говорят между собою! Я так рада за Мэри и Вилли, это так правильно. Это, может быть, не брак по страсти, но они оба не очень страстные люди. Мне кажется, они оба мудры. И Мэри так мила.

– Она больше чем мила, – сказал Дьюкейн. – Вилли – счастливчик.

– Да. Он счастливчик, и я пойду и скажу ему это перед обедом. Это я хорошо придумала – свести их вместе. И это удержит их обоих здесь.

– Ты думаешь? – спросил Дьюкейн. – Я не удивлюсь, если они оба уедут.

– О нет, нет, нет. Что мы будем делать без Мэри? Кроме того, никто не должен уезжать. Вы все мои дорогие… дети.

– Рабы.

– Какой ты вредный сегодня! Теперь нам остается только найти подходящего мужа для Полы. Он должен быть, конечно, ужасно интеллектуальным. Мы построим еще один домик. Мэри и Вилли будут жить в коттедже. Октавиен уже подумывал о постройке бунгало – туда подальше, в сторону кладбища, из дома его будет не видно. Но я бы хотела, чтобы мы все вместе жили под одной крышей. Ты знаешь, я раньше так боялась, что ты влюбишься в Полу. Она гораздо умнее меня. Я так нервничала!

– Я обожаю Полу, – сказал Дьюкейн. – Я уважаю и восхищаюсь ею. Да и разве возможно не восхищаться? Но…

– Что «но»?

– Она – не ты.

– Дорогой, ты сегодня красноречив. О, смотри, близнецы идут купаться. Близнецы! Я вам говорю! Найдите дядю Тео и постарайтесь взбодрить его, он только что ушел в лес.

Волоча купальные полотенца по слегка царапающейся траве лужайки, близнецы помахали руками и ушли, за ними мчался Минго, лаявший не «по-морскому», а «по-кроличьи».

– Вот два действительно радующие душу существа в нашем доме, – сказал Дьюкейн.

– Ты суров с нами! Да, близнецы – это супер, как сказала бы Барби. Грустно думать, что они вырастут и станут такими же утомительными, как Барби и Пирс.

– Сексуальными, ты имеешь в виду. Да. Мы утомительны.

– Ты утомительный. Давай я расскажу тебе о Танжере. Это было так странно – видеть всех этих женщин в чадрах! И они так по-разному носят свои чадры. Чадра – это что-то вроде килта. И не всегда это нравится. А какой там рынок…

– Я был в Танжере, – сказал Дьюкейн.

– О, тогда зачем я тебе рассказываю!

Кейт обожала уезжать и так же любила возвращаться. Она любила людей, окружавших ее, и чувствовала себя взволнованной. Возвращаясь, она ощущала, что они нуждаются в ней, что она нужна им, как маленькая искра, которая электрически соединит их. Она была счастлива, что по ней скучают, и благословляла первое мгновение по возвращении – когда видно, как все по тебе соскучились. Но на этот раз, как она уже поделилась с Джоном, что-то странно изменилось. Ее близкие выглядели занятыми своими делами, настолько занятыми, что почти не выразили радости от встречи с ней и не носились вокруг нее с ликующими воплями. Она решила: я должна всех обойти и всем нанести визиты, поговорить с глазу на глаз со всеми, даже с Тео. Она чувствовала себя чем-то вроде лекаря. Эта мысль вернула ей хорошее настроение.

Не то чтобы она и до этого была в плохом настроении. Но с тех пор как кукушка разбудила ее около четырех утра, она ощущала себя не в своей тарелке. Позднее она приписала это ощущение присутствию Дьюкейна, состоянию его ума. То, что она называла их нервностью, она никак не могла применить к себе. И поэтому могла помочь им, находясь как бы вне этих беспокойных состояний. Но депрессия Джона, его стремление ощущать себя «ужасным» тревожили ее изнутри. Их отношения с Джоном на мгновение, только на мгновение, перестали быть прежними. Кейт удрученно думала, что она знает причину этой мгновенной дисгармонии. Она надеялась, что Джон все-таки не догадывается.