Валерий Махов - Сезон мести

Болела голова, от аритмичных ударов сердца саднило грудную клетку, но самое страшное было не в этом. Самым страшным для Грибова был запах черного свежего ржаного хлеба, который раньше был ему совсем не знаком. Он не возбуждал его аппетит. Грибову еще не хотелось есть. Он разрывал на части его мозг. Грибов понимал, что блокадная пайка будет последним, что он увидит в этой жизни. Как ни странно, эта мысль принесла неожиданное облегчение. Грибов расслабился, закрыл глаза, втянул ноздрями приятную муть хлебного дурмана и снова потерял сознание.

Изобретение колеса было для Порфирия Мамина гораздо более значимым событием, чем появление пороха. А когда между двумя колесами легли палка и цепь — прогресс праздновал свой очередной день рождения. Передвигаясь по городу на своем знаменитом велосипеде, Порфирий случайно в глубине улицы увидел знакомую фигуру коллекционера Грибова.

У Мамина была очень хорошая, как он считал, профессиональная привычка — никогда не здороваться со встреченным на улице знакомым. И наоборот, если человек был ему интересен, он следил за ним до последней точки его маршрута. А затем, имея на руках адреса, которые посетил фигурант, и фамилии людей, с которыми он общался, Порфирий вычерчивал в его досье схемы и писал формулы.

В этот раз Порфирию показались подозрительными и передвижения Грибова, и его поведение. Во-первых, тот постоянно оглядывался, а во-вторых, поднял воротник плаща и глубоко надвинул на глаза шляпу, как будто старался быть неузнаваемым. Но самое главное — это портфель. Преклонный возраст Грибова, позднее время для прогулки и дипломат явно указывали на серьезность его намерений. Грибов долго водил Порфирия безнадежными лабиринтами частного сектора, пока тот наконец не понял легенду маршрута извилисто-неисповедимых троп темных уродливых переулков рабочей окраины. Грибов шел к дому Милославского. Убедившись в правоте своих выводов, Порфирий на ближайшем пустыре нашел пару ящиков, соорудил из них удобное кресло и, достав из пристегнутой к раме сумочки заслуженный ужин, приготовился ждать. Ему было интересно, когда Грибов пойдет домой и, конечно, с пакетом или без.

Но время шло, Грибов не выходил, и Порфирий понял, что ждет зря. «Ничего, завтра зайду к нему домой и поинтересуюсь, чем это они там занимались», — вздохнув, решил Порфирий.

В Преображенском кафедральном соборе шла утренняя служба. В правом пределе склонились над аналоем священник собора отец Валерий и патологоанатом Курилко.

— Вы уже много лет у меня исповедуетесь, — говорил батюшка, — а тяжести со своей души так и не сняли. Я еще семинаристом наблюдал за вами во время службы, отмечая про себя, как тяжело, должно быть, на душе у этого человека. Ведь легкость сердца и чистота души зависят от искренности и глубины раскаяния. А я не могу взять на себя и отпустить вам грех, о котором не знаю. Я тоже мучаюсь оттого, что чувствую вашу боль, а облегчить ее не могу. Видите, сегодня я вам исповедался, а не вы мне. — Батюшка быстро благословил Курилко, поднес для целования крест и в смятении ушел. Курилко, еще больше расстроенный, приблизился к образам Богородицы и Спасителя, упал на колени и начал молиться.

— Пресвятая Пречистая Преблагословенная Славная Владычица, наша Богородица и присно Дева Мария. Заступись, спаси, сохрани и помилуй меня своей благодатью. Вразуми меня и наставь на путь истинный. Нет у меня больше сил жить с этой раной в душе. Либо помоги исцелиться, либо возьми меня к себе. И там, на Страшном суде, воздай мне за все вольные и невольные прегрешения мои. И ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

Уже на выходе из храма, немного успокоенный и просветленный, он вдруг заметил красивую рыжую прихожанку, которую уже несколько раз видел у себя на работе и которая вызывала у него далеко не профессиональный интерес. Она стояла у образа святого Николая Чудотворца и истово молилась. Курилко невольно залюбовался отрешенной алтарно-фресковой красотой ее лица и безукоризненными формами фигуры.

Выйдя из храма, он сел на лавочку и приготовился ждать. Она появилась внезапно и потрясающе необыкновенно. Как будто воздух пропитался сначала розовым, потом нежно-голубым светом и, став наконец изумрудным, спустил ее на землю. Курилко вдруг понял, что если не она, то и никто. Если не сейчас, то никогда.

— Елена Сергеевна, — задыхаясь, выдавил он из фисгармонии своей груди. Голос был чужой и противный.

Внезапно она остановилась, улыбнулась и низким пиафовским голосом пропела:

— Жив, Курилко?

На мгновение ему почему-то стало страшно, как в детстве, когда вдруг, сильно испугавшись, хочешь бежать, а не можешь… Она приближалась, а он стоял, словно замороженно-заторможенный, хотя отчетливо понимал, кого сейчас напоминает. Еще бы колесо железное на палке и слюни до пояса… Надо что-то сказать. Помощь пришла неожиданно и вовремя. Девушка сама подхватила его под руку и быстро, беспрерывно болтая, повела к выходу. Он плохо понимал, что она говорит, но с каждой минутой становился счастливее. Это очень приятное и опасное состояние. Оно напоминает состояние воздушного шара. Тебя медленно надувают, надувают, ты кайфуешь, становишься большим, красивым, любимым и начинаешь понимать, что тут только два варианта — либо взлетишь, либо лопнешь. Курилко слишком хорошо знал оба, но состояние воздушной легкости и абсолютного, немыслимого счастья от близости и неизбежности этого рыжего цунами делало его беззаботным и покорным. Скажи она ему сейчас: «Давай устроим в морге День открытых дверей», — и он бы открыл не только двери, но и окна. Короче, в самом потаенном уголке его сердца заскребла своей когтистой лапой, заворочалась, замурлыкала нежданная, непрошеная, запоздалая, а потому и смертельно опасная ЛЮБОВЬ. В себя он пришел от настойчивого вопроса Кукушкиной:

— Так вы мне поможете или нет? Если да, то я найду способ вас отблагодарить, если нет — никаких обид, мы оба забываем этот разговор.

— Конечно, конечно. Я достану. Много не гарантирую, но чтобы хорошо расслабиться, нам хватит.

— Нам? Значит, вы тоже член нашего закрытого клуба? И не дрожите вы так. Возьмите себя в руки. Я обещаю вам неповторимый вечер, а ночь будет такая, как будто она последняя в нашей жизни. Вы мне тоже сразу понравились тогда, в морге. А сегодня, выйдя из храма, я подумала: «Это судьба». Но давайте не забывать, где мы работаем и какие люди нас окружают. Поэтому сейчас расползаемся в разные стороны, каждый на добычу. А вечером, скажем, часиков в семь, встречаемся у вас дома. Вы ведь живете один? Напишите мне ваш адрес. И тот, у кого будет больше и лучшего качества, загадывает желание. Хорошо? Тогда по пони!