Константин Веснин - Приют горного странника

— Как нам объяснила хозяйка, если двигаться по ней, огибая озеро, то мы выйдем к жилищу староверов, — Глеб задумчиво посмотрел на туманные очертания противоположного берега и возвышающихся вдали хребтов.

— Вы же не собираетесь идти к этим староверам?! — встрепенулась Инесса Львовна. — А… вообще, они… что там действительно живут?

— Как я понял, нет, — задумчиво ответил Глеб. — Но… кто его знает, всякое бывает…

— Слушайте, — голос Инессы Львовны дрогнул. — Да это же непредсказуемые люди! И кто знает, что у них на уме? Вы видели, у нас появился новый отдыхающий — старик? У него какой-то подозрительный вид. А вдруг, он — один из этих староверов? — Инесса Львовна испуганно посмотрела на Непрухиных. — Вот уж не думала, что в двадцать первом веке еще живут какие-то староверы… И где! Почти рядом с нашим областным центром! Надеюсь, они не нападают на туристов?!

Глеб усмехнулся:

— Как раз наоборот… Мне пришлось, однажды, заступится за одних старообрядцев, чтобы…

Глеб осекся, почувствовав, как Люся слегка подергивает его за край куртки. Он понял намек жены и не стал продолжать рассказ. Но было уже поздно. Инесса Львовна, безо всякого чувства неловкости, задала давно интересовавший ее вопрос:

— Вы меня, конечно, извините, но… ваше увечье… не связано ли оно с тем случаем?

Лицо Глеба помрачнело, утратив добродушно-беспечное выражение. Он достал сигареты и закурил. Между тем они приблизились к развилке тропы: левое ответвление огибало озеро, правое — уводило в лес.

— Полагаю, нам туда, — Люся указала налево.

Глеб продолжал курить, храня молчание. Они шли неторопливо, и неловкость ситуации витала в воздухе. Постепенно тропу плотно обступил еловый лес, так что солнечные лучи едва проглядывали сквозь мохнатые кроны деревьев, и озеро не просматривалось. Земля была влажной, местами приходилось перепрыгивать через лужи. Зеленый мох покрывал большие камни, стелился мягким ковром на старых пнях.

— Глеб служит в полиции, — наконец прервала молчание Люся. — Увечье он получил, когда в одиночку задерживал банду автоугонщиков. Причем, тогда он находился не на службе…

Инессе Львовне показалось, что Люся несколько раз метнула в ее сторону недовольные взгляды. Глеб, храня мрачное выражение лица, продолжал молчаливо курить.

Неловкость ситуации усиливалась, что вызвало у Инессы Львовны чувство негодования.

…Я же не просила ее подробно описывать, как и где ее муж получил это злосчастное увечье! Я только спросила про случай с этими иноверцами. Могла же просто ничего не объяснять.

Инессе Львовне уже не хотелось идти дальше. Настроение было испорчено, и она искала предлог для возвращения.

— Глеб, посмотри, сколько здесь грибов! — Люся показала в направлении старого пня. — Интересно, а они съедобные?

Глеб достал ножик и срезал небольшую кучку, сросшихся у основания грибов, осмотрел их и понюхал:

— Выглядят, как опята, но я не уверен. Бывают ложные опята.

— Давай соберем и покажем нашим хозяевам. Если они хорошие, то нам могут приготовить из них ужин.

Пока Глеб с Люсей были увлечены сбором грибов, Инесса Львовна стояла на тропе, всем своим обликом выражая неудовольствие.

…Какая глупая беспечность — собирать эти, скорее всего, ядовитые грибы!

Она бы, не раздумывая, вернулась назад, но ее пугал путь через лес в одиночестве. Остаток прогулки Инесса Львовна держалась на почтительном расстоянии от Непрухиных, которые старались не замечать испорченное настроение их спутницы.

Мазки на холсте ложились в определенной последовательности, из которой рождалась композиция. Первой нашла свое художественное воплощение вершина Голубого хребта, освещаемая начинающим склоняться к закату солнцем.

Погружение Павла Ивановича в процесс творения было таким глубоким, что он проигнорировал момент, когда некто ткнул его в бок. Затем тыканье в бок усилилось. Ощущения Павла Ивановича напоминали призрачное сознание спящего человека, которого будят, а он, наблюдая дивный сон, не хочет просыпаться, дабы не окунуться в повседневную реальность.

Легкое покашливание и усилившиеся тычки в бок заставили Павла Ивановича вернуться в окружающую реальность, и первым признаком его возвращения к действительности была мысль, что Инесса Львовна вернулась с прогулки вдоль озера и желает продолжить восхищения его творчеством.

Павел Иванович обернулся. Седовласый, сгорбленный дед, наваливаясь грудью на палку, тыкал его в бок пальцем, издавая кашляющие смешки.

— Што, оробели, кхе-кхе… Вижу, вижу, оробели… Пригожее местечко-то… Вы, гостюшко-то городской… эт, брат, сразу видать… Наш лапотник-то… он за версту о себе весть подает, вроде руки-ноги те же, ан нет… наметанный глаз сразу вашего выделит. Ну, давай поздоровкаемся… Дормидонт Нилыч, — и старик протянул красноватую, грязную руку.

— Пал Иваныч…

— Ты, чай, художником промышляешь?

— Да, я — художник. Сейчас на пенсии, езжу, рисую… так сказать, удовлетворяю духовные и материальные потребности.

— Э-э… я б тоже порисовал, да уж руки дрожат, да глаз кривой, — старик опять тихонько похихикал в ладонь. — Я ниче, што… тово… побалакаю с тобой? Ты… можо… слышал про меня? — дед зыркнул на Павла Ивановича прищуренным глазом из-под кустистых бровей.

…Про тебя мне только еще слышать не довелось.

Павел Иванович погрузился в уныние. Вслух же произнес:

— Нет, дедушка, сорока на хвосте не приносила вестей о тебе.

— Тута ведь тово… ежели кругом озера итить, так километра три будет, где я энтим летом живу-то… Изба старая уж больно, да спасибо хоть не осыпатся. Там ране староверы жили, а щас их уж там нема…

— А где бабка-то твоя? Или один остался?

— Ох ты, куды вставил… што бабка… В деревни живет, пироги печет… мать ее с яйцом курица!

Дед засмеялся и, тряся бородой, достал из кармана платок, промокнул вспотевший лоб.

— А я вона под старость лет то мир повидать захотел!

— Ты, дед, прямо как Лев Толстой. Тот тоже пошел с посохом и котомкой куда глаза глядят.

— Што ты, какой толстый? Отродясь худой был… А ну, дай-ка твою писанину-то гляну.

И дед бодро отодвинул Павла Ивановича в сторону. Постоял, молча рассматривая холст, пошевеливая кустистыми бровями, причмокивая губами и, изредка, кивая головой.

— Мудрено… Я же все иконы ранее видал, а твою-то писанину ишо не пойму…

— Я ее еще не закончил. Видишь, только небо да полоску гор рисую.

Дед недоверчиво поморщил нос:

— Шо, кормит тебя стряпня-то энтова?

— Кормит дедушка. На чай с вареньем хватает, и на том спасибо. А ты-то чем живешь?

— А я-то шо… летом живу ишшо ничаво, животину никаку не держу, так огородик токо маненький дозволил расти… дак и то у нас же тута холода, высокогорие, землица-то плохо родит…