Любовь Юнина - Происшествие

— В шкафу двойное дно, — ответил Голобородько.

— Анатолий Иванович, — обратилась Ефросинья Викентьевна к Голобородько, — составьте протокол.

Первой Ефросинья Викентьевна допрашивала старуху Пузыреву. Несмотря на свой преклонный возраст, выглядела Пузырева довольно крепкой и, как ни странно, почти не волновалась. Или это Ефросинье Викентьевне так казалось. Сама она очень нервничала, что бывало с ней, прямо скажем, нечасто. Она даже таблетку валерьянки приняла перед допросом, уж очень озадачили ее эти бриллианты.

— Итак, Варвара Ивановна, — сказала Ефросинья Викентьевна, — начнем сначала. Откуда вы знаете Варфоломеева, кем он вам приходится.

— Значит, так, — Пузырева уселась поудобнее, сложила на коленях руки и стала разглаживать носовой платок. — Сын мой Леня ушел в сорок первом на фронт, он уже женатый был. С Колей Варфоломеевым они вместе воевали. Леню на войне убили, а Коля-то потом нас и нашел. У него своей матери не было, он меня вроде как за мать и почитал. Как в Москву в командировку приедет, так к нам. Сам он в Архангельске живет. И к Ольге он очень привязался, как к дочке, у него своих-то нету. Да и жены нету. Развелся он, да так и не женился. В общем, за родного он нам был.

— Материально он вам помогал, или вы не нуждались?

— Нет, не помогал. Богато мы не жили, но и нуждаться не нуждались. Оля зарабатывает хорошо, она косметолог.

— А где ее мать?

— Замуж вышла. Давно еще, сразу после войны. И уехала на Дальний Восток. Я Оленьку с малолетства воспитываю.

— А муж Ольги?

Старуха потупилась.

— Мужа нет. Обманул ее один подлец. Да мы решили ребеночка оставить. Я на пенсию вышла, и растим. Вот я говорила, материально нам Коля не помогал. А не так. Денег он не давал, да я бы и не взяла. А подарки всегда привозил, и я не отказывалась, знала, что от чистого сердца. Когда ботинки Витьке купит, когда Оле духи подарит, мне отрез на платье. Хороший человек был, царствие ему небесное. — И Варвара Ивановна перекрестилась.

— В котором часу он приехал к вам?

— Часов в пять. Мы с ним поели, поговорили, телевизор посмотрели.

— Он поездом приехал?

— Самолетом. Он всегда самолетом.

— Чем же вы ужинали?

— Каша гречневая была, котлеточки, творожок, ну и варенье.

— Спиртным не угощали?

— Не уважает он это. Да и не держим мы дома спиртного.

— А кто, кроме вас, вечером был дома?

— Никого не было. Витя еще утром сказал, что у приятеля своего Бори заночует. День рождения у него, а живет он в Беляево, далеко ехать. А Ольга в две смены в тот день работала, в одиннадцать часов пришла. Мы уже спали.

Варвара Ивановна смолкла. Ефросинья Викентьевна тоже молчала, потому что думала не столько о том, что говорила ей старуха, а пыталась понять причину преступления. Бриллианты? Но если бриллианты принадлежали Пузыревой, то при чем тут Варфоломеев?

— Понятно, — сказала Ефросинья Викентьевна, — а как вы спали ночь?

— Как спала? — удивилась Варвара Ивановна. — Не буду бога гневить. Всю жизнь хорошо сплю. И знать не знаю, что такое бессонница.

— Ну а утром?

— Встаю я, правда, рано, в шесть часов. Это по привычке с тех пор, как на фабрике работала. А теперь вот на пенсии, а все равно чуть свет просыпаюсь. Ну утром встала, значит, чайник поставила, яичницу пожарила. Коле-то к девяти надо быть в министерстве. — Она всхлипнула. — Господи, да что же это за беда такая.

— Успокойтесь, Варвара Ивановна, — проговорила Ефросинья Викентьевна. Она верила и не верила Пузыревой. С одной стороны, трудно было представить, что эта старуха с добрым лицом — расчетливая убийца, с другой — человека лишили жизни в ее доме. — Дать вам воды?

— Спасибо, — Варвара Ивановна вытерла платком глаза. — Значит, так. Я в комнату вошла, гляжу, он спит вроде. Я ему «Коля, а Коля» — И она опять расплакалась.

— Понятно, — сказала Ефросинья Викентьевна, поднялась, взяла графин, плеснула в стакан воды, вынула из сумки две таблетки валерьянки. — Выпейте, Варвара Ивановна, и успокойтесь. У нас ведь разговор серьезный.

— На работу ему надобно сообщить, — проговорила Пузырева, — а мы и адрес-то только домашний знаем.

— Об этом не беспокойтесь. Это все будет сделано. Вы мне вот что скажите, Варвара Ивановна: откуда у вас коробка с драгоценностями, действительно ли она вам принадлежит?

— А я и не знаю, драгоценности это или так, подделки. Давняя это история. И уж тут я, наверное, виноватая. Псковская я. А брат мой Макар Иванович в Москве камердинером служил у князей Разумовских. Богатые были. А меня он из деревни привез и вроде как в прислуги пристроил. Вот в эту самую квартиру. Здесь старик Пузырев жил и сын его. Чуть постарше меня был. В революцию-то сам Пузырев помер, а сын Петр Петрович на гражданской воевал, а потом мы с ним поженились. А перед самой войной муж помер.

Ефросинья Викентьевна, слушая эту историю, на листке бумаги чертила какие-то буковки и кружочки. Это была схема, означавшая родословную семью Пузыревых, о которой рассказывала Варвара Ивановна.

— Ну вот, Леня-то, сынок наш с Петром, в институт он поступил, комсомольцем был, очень хороший парень… Перед самой войной женился. Оля родилась… — Пузырева вздохнула. — Да хорошие люди не живут долго. С войны-то он и не вернулся. Ну, невестка моя Нина в Сочи отдыхала и человека там встретила из Владивостока. Замуж собралась…

Все это вряд ли имело какое-нибудь отношение к смерти Варфоломеева и драгоценностям, но Ефросинья Викентьевна не перебивала. Сколько же приходилось ей выслушивать ненужной информации каждый раз на допросах ради подчас всего одного факта.

— Хотела она Олю с собой взять, да я упросила: оставь у меня пока. Обживешься там, оглядишься, тогда и думать будем, как быть. А она одного ребенка родила, другого. Я и написала ей, не трогай ты, мол, Олю-то с места. И меня не оставляй одну-одинешеньку. Так и осталась Оля со мной. Нет, Нина женщина хорошая, пока Оля работать не пошла, ей мать и деньги присылала, и одежонку.

— Она и сейчас жива, мать Ольги?

— Жива, а как же. Давно только не виделись. Лет уж десять, наверное. Далеко ведь.

— Ну а теперь, Варвара Ивановна, вернемся все-таки к этой коробке.

— Да. — Пузырева как-то поникла.

«Все-таки эта коробочка имеет какое-то отношение к делу, — подумала Ефросинья Викентьевна, — есть здесь что-то, но что?»

— Значит, как было, — Варвара Ивановна опять принялась разглаживать на коленях платок. — Брат мой, Макар Иванович, дал мне эту коробочку на сохранение.

— Когда? — быстро спросила Ефросинья Викентьевна.

— В гражданскую это было. После революции. Я точно-то уж и запамятовала. В конце восемнадцатого, а может, и в начале девятнадцатого. Старик в ту пору уже помер, а Петр на войне был. Одна жила. Виделись-то мы с братом редко. У него своя жизнь, у меня — своя, Макар-то холостой был. А тут забегает он как-то. «Возьми, — говорит, — Варя и сохрани. И спрячь подальше, чтоб никто-никто не видел. А я уезжаю». Он, помню, даже чаю не попил, торопился. Больше я его и не видела. Пропал. Князья эти его тоже сбежали.