Майк Германов - Безликий [litres]

– Почему? Времени…

– Знаю, совсем мало, но что, если она отправляется с ним? Дело в том, что Барыкин приобрел через Интернет четыре билета.

– Зачем ей это? И кто еще поедет с ними? – Я недоумевал.

– Он хочет убить ее в поезде, Валер. Барыкин выкупил целое купе, чтобы остаться с жертвой один на один.

Я на мгновение прикрыл глаза: Димитров был, конечно, прав! Представилось купе, залитое кровью, наполненное вонью горящего мяса. Убийца склоняется над женщиной с ножом в руке, чтобы превратить ее лицо в кровавое месиво! Он отрезает кусок за куском и запихивает себе в рот, орудуя деревянной вилкой. Готовить ему, вероятно, будет некогда (если он вообще готовил плоть своих жертв), так что он сожрет все сырым. Значит, кровь будет течь по его лицу, превращая его в морду упыря. Упыря с лицом-черепом, – добавил я мысленно, вспомнив о том, что Барыкин прихватил из квартиры баночки с гримом.

В этот миг у меня зазвонил сотовый. Номер был незнакомый.

– Да?! – рявкнул я раздраженно.

– Старший лейтенант Самсонов? – Голос был знакомый.

– Да, я слушаю!

– Это хорошо. – Пауза. – Потому что я хочу сказать вам, где находится Елизавета Языкова. Вы запишете или запомните?

На пару секунд я замер, затем взглянул на Димитрова. Тот говорил что-то Полтавину, и было заметно, что криминалист начинает раздражаться.

– Запишу, – поговорил я, доставая блокнот и ручку. – Кто вы?

– Пожиратель. Могли бы и сами догадаться.

– А фамилия у вас есть?

Тихий смешок.

– Где вы сейчас находитесь, старший лейтенант Самсонов?

– А вы как думаете?

– Подозреваю, что в квартире Андрея Тимофеевича Наумова.

– В вашей квартире, – сказал я.

Услышав это, Димитров вздрогнул и уставился на меня в недоумении.

– Возможно, возможно. Так вы записываете?

– Да. Где вы?

– Это неважно. Важно, где Лиза Языкова. Я диктую, старший лейтенант, и дважды повторять не стану.

Я записал адрес, вырвал листок и протянул его Димитрову.

– Что вы хотите сделать с Языковой? – спросил я. – Убить?

– Если речь идет про мать, то да, если про девчонку, то, как вы, надеюсь, уже поняли, я ее возвращаю.

– Послушайте… – начал было я, но Пожиратель меня прервал:

– Я прощаюсь с вами, старший лейтенант. Удачи с Аней.

Раздались короткие гудки, и я опустил руку с телефоном.

– Что это? – спросил Димитров, держа листок с адресом.

– Пожиратель сказал, что там находится дочка Языковой. Это он звонил.

– Живая? – уточнил лейтенант.

– Не знаю. Надеюсь. Поехали, надо торопиться. По дороге расскажешь, какие у нас шансы перехватить Языкову на вокзале.

Иногда я думаю: стал бы я есть человечину, если бы оказался в такой ситуации, когда питаться больше было бы нечем. Первый ответ, который приходит в голову, – нет. Однако примеры из истории показывают, что зарекаться на этот счет нельзя. Многие люди, которым и в голову не приходило отведать мяса своих собратьев, делали это, оказавшись перед лицом голодной смерти.

Передо мной висит на стене копия картины Жерико «Плот Медузы». Я не случайно выбрал это полотно, чтобы украсить им интерьер. Это своего рода напоминание.

Пятого июля 1816 года фрегат «Медуза» по дороге в Сенегал потерпел крушение. Капитан с частью команды уплыл на шести шлюпках, а 150 человек остались на большом, но наспех сделанном плоту, не защищавшем от волн. К тому же у людей не было ни парусов, ни весел. Но самое главное, провизии хватило лишь на день. Почти две недели плот носило по волнам. Вспыхивали ссоры и драки, некоторые предпочитали броситься в море, чтобы не быть убитыми и съеденными. На пятый день из ста пятидесяти человек в живых осталось только тридцать два.

Когда судно «Аргус» обнаружило наконец плот, на веревках сушились куски человеческого мяса, а люди были совершенно безумны.

Другим примером может послужить история ирландца Александра Пирса. В 1819 году его за кражу обуви приговорили к семи годам ссылки, отбывать которую ему предстояло на Тасмании. Вскоре Пирс и несколько других заключенных совершили побег.

Они шли через Тасманские леса, и спустя восемь дней чувство голода стало так мучительно, что они убили некоего Александра Долтона, после чего двое беглецов смылись, опасаясь, что и их могут рано или поздно съесть.

За следующий месяц еще двое были употреблены в пищу, и в итоге в живых остались Гринхилл, его друг Трэверс и сам Александр Пирс, который явно намечался на роль следующей жертвы. Однако вскоре Трэверса укусила змея, и у него началась гангрена. Это решило его судьбу.

После того как Пирс и Гринхилл съели товарища, стало ясно, один из них рано или поздно станет жертвой другого. Больше недели они не спали, карауля друг друга. Наконец Гринхилл уснул, и Пирс зарубил его топором.

Добравшись до населенной местности, Пирс был схвачен и посажен в тюрьму, однако вскоре снова сбежал – на этот раз с одним заключенным, опрометчиво упросившим прихватить его с собой. Когда через несколько дней ирландца поймали, в карманах у него обнаружили человеческое мясо – и это при том, что в округе было полно другой еды и необходимость заниматься каннибализмом отсутствовала.

Возможно, начиная употреблять в пищу человечину люди перестают воспринимать ее как нечто запретное, уподобляясь тем самым нашим предкам?

В любом случае я рад, что пришел к каннибализму осознанно, а не под влиянием необходимости. В этом есть что-то чистое, почти священное.

Даже не знаю, что питает меня больше: плоть и кровь врагов или их страх, сочащийся из всех пор их вонючих, слабых тел, которые не заслуживают ничего иного, кроме как послужить материалом моего перерождения!

Есть рыбы, чьи кости так мягки и подвижны, что они могут заглотить добычу, в два раза превышающую их собственные размеры. Я бы хотел увидеть такую, но это невозможно. Эти рыбины живут на слишком большой глубине, их тела приспособлены к высокому давлению. Стоит поднять такую со дна, и она взорвется!

Так и я. С каждым поглощенным куском плоти, с каждым новым кирпичиком, превращающимся в частицу моего лица, я опускаюсь все ниже, ухожу на глубину. Меня уже нельзя остановить, невозможно извлечь из воды. Я приспособился к новым условиям. Если попытаться, я умру!

Еще одна жертва, и превращение будет завершено. Я жду этого не просто с нетерпением. Мое существование зависит от того, произойдет ли последний акт творения. Ибо я претворяю чужое тело в свое, пью с чужой кровью и страхом силу, насыщаюсь ею и возношусь над миром, обретая вожделенную целостность!

Гармония восстанавливается, и душа моя поет и радуется. Чем больше мяса я пожираю, тем увереннее себя чувствую. Скоро никто не сможет посмотреть сквозь меня. Я стану осязаем, буду излучать тепло – как все!