Боб Альман - Опасное знание

У стены стоял очень современный мягкий гарнитур: диван, два кресла и низенький чайный столик. Там мы и расположились. Из маленького холодильника в кухне Хильдинг вытащил жареного цыпленка и бутылку красного вина.

— Ей надо было разойтись с Германом, — начал он. — Они совершенно не подходили друг другу. Сколько раз я говорил ей об этом; но она не послушалась меня. И я ничего не мог с ней поделать.

— Да, теперь уж наверняка ничего не поделаешь, — сказал я.

— Что ты хочешь сказать?

— Ты слишком много об этом говоришь. А говорить уже не о чем. Пустая трата слов.

— Ты прав, — сказал он мрачно. — Теперь все кончено.

Он сунул в рот кусок цыпленка и стал машинально жевать. Потом отхлебнул из бокала.

— Думаю, что это Герман, — сказал он.

— Что — Герман? — спросил я.

— Думаю, что это Герман убил ее.

Он в упор смотрел на меня, пережевывая цыпленка.

— Какие у тебя основания так думать?

Он откинулся назад и положил руки на спинку дивана.

— Герман чертовски ревнив. Он шпионил за Мэртой. Ходил за ней по пятам.

Хильдинг сделал небольшую паузу, наклонился и отхлебнул из бокала. Потом снова откинулся на спинку дивана.

— Помню, это было осенью, в конце сентября, — продолжал он. — Мы с Мэртой сидели в этой комнате. И вдруг я увидел в окне Германа.

Он показал на одно из окон.

— Он смотрел на нас, прижавшись к самому стеклу. Лицо у него было белое как снег. Заметив, что я увидел его, он тотчас же исчез. Это было чертовски неприятно. У него был совершенно безумный вид. Я никогда не видел его таким.

— А что сказала Мэрта?

— Я ничего не сказал ей. Но должно быть, она что-то заметила. Во всяком случае, она спросила, что со мной произошло.

Я вытряхнул сигарету из пачки, лежавшей на столе. Хильдинг тихо рассмеялся, как бы про себя, и покачал головой.

— Ночевать она непременно желала дома, — сказал он. — Она могла прийти ко мне днем и пробыть здесь до самого вечера. Но как только время приближалось к одиннадцати, ее начинало тянуть домой, к Герману.

Он покачал головой и недоуменно развел руками.

— Вы долго встречались? — спросил я.

— Это началось в марте прошлого года, — ответил Хильдинг. — Летом они с Германом уезжали на пару месяцев в Италию. Потом это возобновилось и продолжалось всю осень до начала декабря, когда в один прекрасный день все было кончено. Она сказала, что больше не может так часто со мной встречаться. У нее появился кто-то другой. И она приняла внезапное решение.

Он криво улыбнулся.

— А кто был этот другой? — спросил я.

— Это начинает походить на допрос, — заметил Хильдинг.

— Ну и что же? Мне интересно, — ответил я.

— Ладно, — продолжал он. — Сначала это был филолог, по имени Гренберг, или что-то в этом духе. Он писал работу по литературе средневековья. Это тянулось всего около месяца. Примерно между рождеством и Новым годом она дала ему отставку. Мы беседовали с ним на одной вечеринке и выяснили все интересующие нас вопросы. Потом, как мне кажется, был Эрик Берггрен.

— После начала декабря вы больше не встречались? — спросил я.

— Всего несколько раз, — ответил Хильдинг.

— А где вы обычно встречались? — настойчиво допытывался я.

— Сначала у меня дома. Всю весну и начало осени. Потом на моей даче — в октябре и в начале ноября. Потом там стало слишком холодно. Несколько раз мы находили себе пристанище на филологическом факультете — в экспедиции или в библиотеке. Потом Герман вдруг раздобыл где-то ключ от факультета и однажды чуть не застал нас врасплох. В другой раз мы нарвались на старика Карландера. Он сидит там по ночам как филин.

— Да, жизнь, полная опасностей и приключений, — заметил я.

— Еще бы! — отозвался Хильдинг.

Мы разделались с цыпленком и допили вино. Теперь можно было попробовать что-нибудь покрепче.

— Ты доволен? — спросил он.

— Вполне, — ответил я. — И давай сделаем маленький перерыв. Тебе надо отдохнуть.

Хильдинг встал.

— Что ты будешь пить? — спросил он. — Виски? Коньяк? К сожалению, у меня нет джина.

— Я буду пить виски.

Он направился к двери.

— Еще один вопрос, прежде чем мы объявим перерыв, — сказал я. — Когда Ёста купил новую машину?

— На рождество, когда ездил домой в Лунд, — ответил Хильдинг. — А что такое?

— Да ничего особенного. Просто мы видели с тобой его новую «Джульетту», и мне захотелось узнать, когда он ее купил.

Хильдинг вышел на кухню и через минуту вернулся с подносом, на котором стояли бутылки и высокие стаканы для грога. Он был превосходный хозяин.

— Летом надо будет всерьез заняться этим домом, — сказал он, словно эта мысль пришла ему в голову, когда он был на кухне. — Обычно я нанимаю работника, который следит за садом. Но этим летом я ездил за границу, сад совершенно зарос. У меня здесь отличный сад.

— А где ты был летом? — спросил я.

— В Италии, — ответил он. — А что?

Он склонился над столом и все внимание сосредоточил на приготовлении грога.

— За то, чтобы тебе здесь понравилось, — сказал он, поднимая мой стакан.

— Спасибо, мне здесь очень нравится, — ответил я.

Хильдинг поставил стакан передо мной. Потом сел, придерживая рукой свой грог. Я молчал. Он исподлобья посмотрел на меня.

— Я думал, что объявлен перерыв, — сказал он.

— Ты встретил Мэрту и Германа в Италии! — вдруг догадался я.

— Да, встретил, — ответил он. — Мы столкнулись в Неаполе.

Он наморщил лоб, но получилось у него это не очень естественно.

— Столкнулись? — повторил я.

— Ну ладно, — вздохнул Хильдинг. — В Риме я узнал, что они отправились в Неаполь. И тогда тоже поехал в Неаполь.

— Пока Герман не увидел тебя, он, наверное, был загорелый и счастливый, — сказал я.

— Загорелым он никогда не был и не будет. И один бог знает, может ли он вообще быть счастливым. Разве что если бы они с Мэртой вдруг оказались на необитаемом острове. И весь сад вокруг дома был бы заминирован. Но и в этом случае он бы шнырял по кустам и вынюхивал соперников.

Он сделал основательный глоток грогу.

— Есть люди, которые никогда не бывают счастливы, — глубокомысленно заметил Хильдинг. — И Герман — один из них. Он вечно чем-то недоволен. Иногда у меня создается впечатление, что он просто упивается своим недовольством. В противном случае он постарался бы изменить свое отношение к жизни.

Я с любопытством наблюдал за Хильдингом, который изо всех сил пытался свалить вину с больной головы на здоровую.

— А точнее? — спросил я.

Он промолчал. Тогда я сделал следующий ход.

— А что сделал ты для того, чтобы он изменил свое отношение к жизни? — спросил я, наблюдая за его реакцией. — Ты не мог оставить его в покое даже в Италии!

Удар попал в цель. И сразил его наповал. Он сидел совершенно неподвижно, покручивая пальцами стакан. Вдруг я почувствовал усталость. И зачем я лезу не в свое дело? Хильдинг пригласил меня к себе на стакан грогу, хотел, чтобы мы посидели и поболтали, был радушным и гостеприимным хозяином. И у меня нет никакого права обижать его. Быть может, он любил ее не меньше, чем Герман. Даже поехал за ней в Неаполь. Да и Герман — человек сложный и со странностями. Я думал о всей той боли, которую может причинить людям такая женщина, как Мэрта. Думал о не менее соблазнительных существах, с которыми сталкивала меня судьба и которые тоже причиняли боль, думал о парнях, которые кружились вокруг них, как мухи вокруг меда. И ведь иногда дело принимало очень серьезный оборот.