Агата Кристи - Убийство в «Восточном экспрессе». Убийство на поле для гольфа

Она посмотрела на меня пустым взглядом и вдруг принялась смеяться.

Этот ее смех... от него кровь стыла в жилах! Я поняла: самое лучшее для нас сейчас — заняться делом. Она же просто тронется рассудком, если все время будет думать о том, что она натворила. К счастью, нам повезло, и мы сразу получили ангажемент.

А потом я увидела Вас и Вашего друга в зрительном зале в Ковентри... Я чуть с ума не сошла. Должно быть, Вы заподозрили что-то, думала я, иначе зачем бы Вам нас выслеживать. Я решила, что должна узнать все — пусть даже самое плохое, только не эта неизвестность, — и пошла за Вами. Мною двигала храбрость, храбрость отчаяния. А потом, прежде чем я успела объяснить Вам все, я вдруг догадалась, что Вы подозреваете не Беллу, а меня. Или, может быть, думаете, что я Белла, ведь нож-то украла я.

Ах, если бы Вы знали, что творилось в моей душе в ту минуту... возможно, Вы простили бы меня... Я была так напугана, сбита с толку, отчаяние владело мною... Тогда я поняла лишь одно — Вы стараетесь спасти именно меня... Я не знала, захотите ли Вы помочь ей, Белле... Скорее всего, нет, подумала я, ведь она — совсем другое дело! Я боялась рисковать. Мы с Беллой — близнецы, и я готова сделать для нее все, что в моих силах. Поэтому я ничего не сказала Вам, не призналась, что обманула Вас. Какая же я дрянь!.. Ну, вот и все. Этого более чем достаточно, наверное, подумаете Вы. Я должна была открыть Вам свою душу... Если бы мне это удалось...

Как только в газетах появилось сообщение, что Жак Рено арестован, разразилась беда. Белла не стала ждать, как пойдет дело...

Я так устала. Не могу больше писать...»

Сначала она подписалась Сандрильоной, потом перечеркнула и вместо этого поставила:

«Далси Дьювин».

Я по сей день храню это наспех написанное, испещренное помарками и закапанное слезами послание.

Пуаро был рядом, когда я читал письмо. Листки выпали из моих рук, и я посмотрел в глаза Пуаро.

— Так вы все время знали, что это была не Сандрильона?

— Конечно, мой друг.

— А почему же вы не сказали мне?

— Во-первых, я и не предполагал, что вы можете так обмануться. Вы же видели фотографию. Конечно, сестры очень похожи, но не заметить разницы просто невозможно.

— Но у той были светлые волосы?

— Парик. Белла надевала его во время выступления, этот контраст придавал сестрам пикантность. Мыслимое ли дело, чтобы один из близнецов был блондином, другой — брюнетом?

— А почему вы не сказали мне об этом в тот вечер, в Ковентри?

— Вы так бесцеремонно обошлись со мной, топ ami, — сухо сказал Пуаро. — Вы же лишили меня возможности говорить.

— Ну а потом?

— Что потом? Ну, во-первых, меня очень задевало, что вы совсем не верите в мои способности. Кроме того, мне хотелось посмотреть, выдержат ли ваши чувства испытание временем — настоящая ли это любовь или очередное увлечение. Я вовсе не собирался надолго оставлять вас в неведении.

Я кивнул. В его голосе звучало такое сочувствие и доброта, что я не мог держать на него зла. Повинуясь внезапному порыву, я нагнулся, поднял листки с пола и протянул Пуаро.

— Возьмите, — сказал я. — Хочу, чтобы вы прочли.

Он молча прочел и поднял взгляд на меня.

— Что же вас тревожит, Гастингс?

Никогда еще я не видел Пуаро в таком расположении духа. Его обычной насмешливости и в помине не было. Мне не пришлось даже делать над собой особых усилий, чтобы сказать то, что не давало мне покоя:

— Она не говорит... не говорит... ну, в общем, безразличен я ей или нет.

Пуаро полистал страницы.

— Сдается мне, вы ошибаетесь, Гастингс.

— Что? Откуда вы это взяли? — в волнении воскликнул я, подавшись вперед.

Пуаро улыбнулся.

— Да тут каждая строчка говорит о том, что вы ей небезразличны, mon ami.

— Где же мне найти ее? Ведь в письме не указан обратный адрес. Только французская марка, и все.

— Не волнуйтесь! Положитесь на старого Пуаро. Я найду ее, как только выдастся свободная минутка.

— Поздравляю, мосье Жак, — сказал Пуаро, сердечно пожимая руку молодого человека.

Жак Рено навестил нас сразу же, как только его выпустили из тюрьмы. После этого он должен был вернуться в Мерлинвиль, к мадам Рено и Марте. Мосье Жака сопровождал Стонор, цветущий вид которого лишь подчеркивал болезненную бледность юноши, находившегося, по-видимому, на грани нервного расстройства. Он печально улыбнулся Пуаро и едва слышно сказал:

— Я выдержал весь этот ужас, чтобы защитить ее, и вот все напрасно.

— Как могли вы подумать, что девушка примет такую жертву? — сдержанно заметил Стонор. — Да она просто обязана была сказать правду. Она же понимала, что вас ждет гильотина.

— Eh та foi! [117] Честью клянусь! (фр.) Не миновать бы вам гильотины, — подхватил Пуаро, и в глазах его мелькнул насмешливый огонек. — Ведь на вашей совести была бы еще и смерть мэтра Гросье. Если бы вы продолжали упорствовать в своем молчании, беднягу непременно хватил бы удар.

— Он туп как осел, хотя вполне благожелательный, — сказал Жак. — Как он меня раздражал! Вы ведь понимаете, я не мог доверить ему свою тайну. Но боже мой! Что же теперь будет с Беллой?

— На вашем месте я бы не слишком расстраивался по этому поводу, — с искренним сочувствием сказал Пуаро. — Как правило, судьи весьма снисходительны к crime passionne [118] Преступление, совершенное в состоянии аффекта (фр.) , особенно когда его совершает юная и прелестная особа. Ловкий адвокат откопает уйму смягчающих обстоятельств. Конечно, вам будет не очень-то приятно...

— Это меня не волнует. Видите ли, мосье Пуаро, как бы то ни было, но я в самом деле чувствую себя виновным в смерти отца. Если бы не мои запутанные отношения с этой девушкой, он сейчас был бы жив и здоров. И еще моя проклятая оплошность — ведь я надел отцовский плащ. Не могу избавиться от чувства, что я виноват в его смерти. Наверное, сознание вины будет преследовать меня до конца моих дней.

— Ну что вы, — сказал я, стараясь успокоить его.

— Конечно, то, что Белла убила моего отца, ужасно, — сокрушенно продолжал Жак. — Но я дурно поступил с нею. Когда я встретил Марту и понял, что люблю ее, надо было написать Белле и честно во всем признаться. Но я так боялся скандала, боялся, что это дойдет до ушей Марты и она бог знает что может вообразить. Словом, я вел себя как трус, тянул, надеялся, что все само собой образуется. Просто плыл по течению, не понимая, какие страдания причиняю бедной девушке. Если бы жертвой пал я, а не отец, то свершился бы высший суд — я получил бы по заслугам. Как же отважно она призналась в своей вине! А ведь я готов был выдержать это испытание до конца, вы знаете.

Он помолчал немного, потом взволнованно продолжал: