Вера Переятенец - Восемь дней в сентябре и Рождество в Париже. Антикварный детектив. Или детективная история, разгаданная экспертом

Продолжая дальше разбор своих сокровищ, нашла кучу рекламных листовок, нужную визитку косметички, которая, говорят, своими снадобьями еще Эдиту Пьеху пользовала и до сих пор еще на дому принимает. Надо будет навестить даму, попробовать на себе ее секреты вечной молодости. Так, это квитанции за телефон и квартиру. А она-то думала, что где-то потеряла, пришлось новые выписывать. Да, мама права, не о том она думает. Кучу барахла скопила в сумке, стыдно сказать. Представляю, что о ней этот Виктор Федорович думает. Вон и эти бумажки, которыми были переложены коробочки в юдинских картинах, давно нужно было выбросить, а она их за собой таскает.

Вероника уже собиралась скомкать эти аккуратно сложенные пожелтевшие прямоугольники и положить их в пакетик к остальному мусору, но любопытство и отсутствие занятия заставило ее остановиться. Она по-хозяйски сложила все нужные предметы в сумку. Теперь там почти образцовый порядок, мусорные пакеты поместила в ногах, а сама стала аккуратно разворачивать эти бумажки. Любопытно ведь, что там написано.

Это были коротенькие письма, написанные на довольно хорошего качества бумаге. Она хоть и пожелтела, но не рассыпалась на сгибах. Заполнены эти листочки были аккуратным каллиграфическим почерком, который исчез из нашего быта вместе с царским режимом, по крайней мере, ни у Вероники, ни у кого из ее одноклассников, уже обучавшихся в эпоху шариковых ручек, ничего подобного не было. Здесь требовались специально заточенные перья, позволявшие регулировать нажим, делать специальные наклоны в нужном месте, так что любая строка получалась как произведение искусства. За то, что письма были написаны до революции, говорил и тот факт, что в них присутствовали твердый знак, Ять и Фета, отмененные советским правительством, кое-где мелькали французские слова, и слово «Бог» было написано с большой буквы. Хотя последнее не играло существенной роли в содержании. Письма были любовные. Причем не такие романтически-возвышенные, как письмо Татьяны к Онегину или его к ней. А как-то все просто, по-домашнему.

Вот молодой человек вспоминает случившуюся недавно прогулку и то, как они мило провели время в стоге сена. Вероника представила себе, что это было за времяпровождение. Еще бы! Вот он и пишет, что не мог долго уснуть, все вспоминал ее божественные ножки и губки. Все мечтал, когда его милая девочка пригласит его в свое гнездышко. А вот и про гнездышко. Оказывается, наш влюбленный богатенький мальчик. Он денежки предлагает своей девочке на обустройство этого гнездышка. Господи, все как всегда. Богатенький Буратино нашел себе очередную содержанку. Грамматика изменилась, почерк, вместо писем возлюбленным теперь СМСки посылают, а содержание почти одинаково. Вот он пишет, что не может посетить ее в четверг и вместо себя посылает дядю с подарком для милого друга. Ну, это вообще разврат какой-то. Получается, он подружку на групповуху подписывает. Хотя нет, дядюшке, оказывается, предписано выбрать экипаж для милой Малечки. Ох, и имечко. Гламурненькое, как сейчас бы сказали. А вот в этом письме этот горе-влюбленный, похоже, прощается со своей возлюбленной. Мол, долг и обстоятельства не позволяют им более встречаться, поскольку он должен жениться, чтобы исполнить свои обязательства. Ну, все как всегда. Что называется, поматросил и бросил, да еще дядюшке передал. Ну и фрукт этот Ники был. Бедная Малечка. И тут Вероника чуть не подпрыгнула. Головная боль сразу же прошла, руки покрылись испариной от волнения. Ники и Малечка — это ведь Николай Второй и Матильда Кшесинская, а в руках у нее их пропавшая в годы революции переписка, о которой та так горевала.

— Что это вы, Вероника, зачитались?.. Что-то интересное?

— Да так, ерунда. Вот сумку наконец-то разобрала. Вы уж извините, что я у вас в машине такое безобразие устроила, я мусор на ближайшей стоянке выброшу. Зато в сумке теперь порядок. В последнее время до этого руки как-то не доходили, а тут все равно делать нечего, так хоть время убила.

— А это что, любовная переписка?

— Да вроде того… — Кажется, было слышно, как у Вероники в голове щелкали колесики — это она лихорадочно придумывала, чтобы такое соврать. — Это мне старички те отдали, ну помните, я поднималась к ним после похорон. Это письма первой жены Юдина. Без этого я бы и не узнала, что две картины Юдина были проданы. Представляете, как в мире все переплетено. Оказывается, моя подруга Света готовила эти картины к выставке, когда они были в их реставрационной конторе, а потом они пропали, не вернулись назад. Так что ваш аукционный дом практически обладает уникальными экспонатами.

— Думаю, что аукционному дому сейчас более интересно найти пропавшие камешки.

— Кстати, об этом. Вы своим-то звонили насчет Маргоши? Они ее нашли или как?

— Да звонил я, звонил. Наши ребята, — при этом он посмотрел на часы, — должны сейчас границу с Финляндией пересечь, так мы скоро с вами остановимся, разомнем косточки, заправимся и еще им позвоним. А пока мы с вами музыку послушаем. — С этими словами он правой рукой нажал кнопку включения CD на панели, и из динамиков полилась умиротворенно-размеренная музыка Чайковского.

Честно говоря, Вероника этого не ожидала. Обычно люди подобной биографии любят слушать шансон, ну, учитывая его увлечение в молодости квартирными концертами неформалов, можно было ожидать какой-нибудь опус русских рокеров или что-то из подобной классики, но Чайковский, да еще «Времена года»… Это уж совсем на любителя…

— А Вы гурман не только в кофе, но и в музыке.

— Люблю, знаете ли, Чайковского. В особых ситуациях, правда. Он на меня как-то физиологически действует. Когда жизнь совсем достает, мне эту музыку просто есть хочется, как мороженое.

— А, понятно, на меня примерно такое же действие оказывает глазуновская «Раймонда». Когда все из рук валится, я иду ее смотреть. И что это я Вас так достала?

— Ха, если бы все меня так доставали, как Вы, Вероника, то жизнь моя была бы просто сказкой. Нет, это меня вчера моя бывшая Лара достала. Представляете, эта идиотка, оказывается, звонит сыну и просит у него денег, а тот экономит на школьных завтраках и посылает мамаше на пропой. Не знаю я, что с ней делать. Как ребенок — ни на минуту оставить нельзя. Вот вчера ее в чувство привел, в клинику положил, а толку-то: выйдет через неделю, месяц продержится и опять за старое. Смысл жизни у нее, видите ли, потерян.

— А вы ей денег не давайте, может, она зарабатывать будет сама.

— Ага, сейчас! Она со мной-то не особо любила на службу ходить, а со своим олигархом совсем разучилась это делать.

— Нет, ну вы поговорите с ней, она же симпатичная еще женщина, умная, наверное, может, еще замуж выйдет.