Юджин Бердик - Гарантия безопасности

Сын серьезно воспринял его советы и сражался с наукой, как с противником, завоевав все учебные отличия, существующие в школах Цинциннати.

Поступив в небольшой колледж в Огайо, Гротешель имел три различные стипендии и ни малейшего представления, чем хотел бы заняться. На первом курсе он изучал искусствоведение и своих однокашников. То, что он увидел, ободряло его. Однокурсники не умели определяться в своих стремлениях, вели себя любезно, серьезно относились к свиданиям и несерьезно — к лекциям. На первом плане были вещи чисто материальные — кашемировые свитера, автомобили с откидывающимся верхом, проигрыватели, краденые знамена колледжа.

Связывая себя по рукам и ногам невидимыми имущественными путами, думал Гротешель, они превращаются в новых евреев, но напористости и жизнестойкости настоящих евреев у них нет.

Гротешель избрал основной дисциплиной математику, и не с бухты-барахты, а тщательно изучив обстановку. Говорить с однокашниками оказалось бесполезным, вместо этого он обращался с расспросами к самым толковым преподавателям, настойчиво выпытывая, каким они представляют состояние американской промышленности через пять лет. Их мнения звучали единодушно. Через пять лет страна будет в состоянии войны либо будет подходить к концу войны, а наука — переживать новую пору расцвета, и направлять ее развитие будет математика. Еще на первом курсе Гротешель стал членом «Фи-бетта-каппа» [7] «Фи-бетта каппа» — привилегированное общество студентов и выпускников американских колледжей. , а по окончании колледжа получил диплом с отличием. А из сокурсников же своих дай Бог, чтобы хоть с полдюжины знал по именам.

Не успел Гротешель найти работу, как на Пёрл-Харбор обрушились волны японских самолетов, навсегда изменив нашу жизнь. К тому времени у Гротешеля выработалась безошибочная интуиция, умение предвосхищать грядущее. Делал он это методом исключения надежд и заменой желаемого просчитыванием реалий, жестко и последовательно применяя дарвинистские принципы отца. Он отнюдь не был Кассандрой, но умел тщательно и не зарываясь прикидывать на пять лет вперед, чего сможет добиться, а затем следовать за неизбежным. Тщательно все рассчитав и взвесив, он добровольно вступил в армию.

Получив направление в офицерскую школу и окончив ее, Гротешель был зачислен в группу офицеров, допрашивавших немецких военнопленных перед распределением тех по лагерям, разбросанным по всей стране.

Первое время в прохождении службы ощущался сладостный привкус мести, чего наедине с самим собой Гротешель и не отрицал. Изо дня в день перед ним проходила вереница тех самых людей, которые терроризировали евреев в уютных городках Германии, петушились в коричневых рубашках, выкрикивали лозунги и жаждали войны. Теперь они были испуганы, потеряны, в глазах застыли горечь и тоска по дому. Гротешеля разочаровали эти люди и изумила собственная реакция.

Всего лишь несколько недель спустя допросы пленных потеряли для него всякий интерес. И невозможно было сохранять ненависть к нескончаемому потоку обрюзгших от картофеля пустоглазых людей, выбитых из колеи переездом через Атлантику и заунывно твердящих, что ничего знать не знают о концентрационных лагерях. «Конзентрацион лагер? Пайн, герр лейтенант, найн, — и выпученные в фальшивом изумлении глаза. — Невозможно. Никогда ни о чем подобном даже не слышал».

А затем — неизбежная литания: маленький человек, что от меня зависело? Просто выполнял приказы, да, выполнял свой долг. Но в душе был антифашистом.

В скором времени Гротешель благодаря отличному знанию немецкого перевелся в отдел, который занимался эсэсовцами. Здесь допрашивать приходилось дольше, копать — глубже, осмысленней. Ведущий допрос офицер мог держать эсэсовца в своем распоряжении сколько сочтет нужным. Гротешель всегда выводил разговор на еврейский вопрос. Эсэсовцы смотрели на него равнодушно, без страха и отвечали: «Кролики. Евреи вели себя как кролики, только бегать по-кроличьи не умели». Кролик, мышь, крыса недокормленная — других сравнений для евреев они не знали.

В тот период Гротешель и начал безжалостно сбрасывать лишний вес и ежедневно тренироваться. Постепенно он привык уделять отжиманиям, бегу и штанге не меньше часа в день и стал мускулистым и подтянутым, не хуже эсэсовских офицеров, а лицо его превратилось в такую же застывшую маску. И всегда перед самым окончанием допроса Гротешель вставлял невзначай, что он — еврей. Никогда не говорил этого прямо, но лукаво упоминал вскользь, как факт, известный собеседнику с самого начала.

И это было единственным, что хоть как-то пробивало броню самоуверенности, окутывавшую эсэсовцев. Они растерянно смотрели на мускулистую фигуру Гротешеля, его невозмутимое лицо и натыкались на его жесткий взгляд. И на какое-то мгновение в их глазах вспыхивал страх. Страх тут же уходил, но Гротешелю этого было достаточно: эсэсовцы увидели другой тип еврея и испугались его.

К концу войны у Гротешеля проявился интерес к новому предмету — политике. Да, американцы овладели техникой, и еще некоторое время в героях будет по-прежнему ходить ученый. Но настоящая власть, настоящие возможности принимать решения перейдут к тем, кто знает толк в политике. Компетентность в политических вопросах — вот что станет истинным средоточием власти, несмотря на всю капризность политической системы, позволяющей выбирать между партиями. Следует, рассудил он, стать специалистом в политических вопросах, не зависящим от общественного мнения. Гротешель рассчитал, что его сбережений и пособия на образование, положенного по закону о военнослужащих, не только хватит на аспирантуру в престижном колледже, но еще несколько тысяч останется.

Отец дал ему лишь один совет: «Если хочешь стать профессором, смени фамилию на Грот. В американских университетах и так чересчур много немецких евреев. В конце концов терпимое отношение к ним иссякнет».

Менять фамилию Гротешель не стал. Он впервые не послушал совета отца, но ведь теперь он куда лучше отца разбирался в некоторых вещах: в характере американцев, например, и в благосклонном отношении к интеллектуалам-евреям в научном мире. Но Гротешель отнюдь не игнорировал связанные с именами нюансы. Напротив, они глубоко заинтересовали его. Так, например, он отметил, что его фамилию многие воспринимают немецкой, и к тому же он знал, что не отличается типично еврейской внешностью. Он даже взвешивал, не пострадает ли от неприязни к немцам, но затем припомнил, как мучились американцы комплексом вины за былые антинемецкие настроения после окончания первой мировой войны. Нет, все тщательно взвесив и просчитав, Гротешель пришел к заключению, что выиграет, если не изменит ни фамилию, ни характер.