Михаил Шторм - Во власти Бермудского треугольника

Пряча улыбку, Быков воспользовался паузой для того, чтобы покинуть палубу.

Перед сном пассажиры «Оушн Глори» собрались на верхней палубе, чтобы, как они говорили, подышать свежим воздухом и полюбоваться ночным небом с его великолепными россыпями звезд и туманностей. На самом деле, как подозревал Быков, никому не хотелось ложиться спать и пережить новые кошмары. За ужином все договорились наблюдать за соседями и оберегать их, но что, если помутнение рассудка произойдет одновременно, как это случилось у Дины Салливан и Морин Остин?

Кто-то даже предложил всем разойтись по отдельным каютам, чтобы спать поодиночке, но спальных мест на яхте было ограниченное количество.

— Можно лечь прямо на палубе, — пробормотал Джо Хилл, стоящий у поручней между Мартой и Быковым. — Взять подушку, плед.

Он был не вполне трезв, однако идея показалась Быкову привлекательной. Пока Марта не возразила:

— Одному спать опасно, тем более наверху. Я вчера чуть не выбросилась за борт. Если бы не Дима…

Джо Хилл постоял с ними еще немного. Выразил надежду, что сегодня все обойдется, и поплелся в бар.

— Я так не думаю, — сказала Марта нервно.

— Ты о чем? — спросил Быков.

— Что ночь будет спокойной. Давай попробуем совсем не спать.

— Давай. Только насколько нас хватит?

Марта лукаво посмотрела на него:

— Смотря чем заниматься.

Быков растянул губы в улыбке, хотя на самом деле ему вовсе не улыбалось провести ночь в эротических забавах. Американка все сильнее тяготила его. Совершенство ее фигуры нисколько не соответствовало ни ее интеллектуальному уровню, ни внутреннему содержанию.

Быков не стал делиться с подругой своими соображениями.

— Кажется, что мы стоим на месте, — сказал он, игнорируя ее последнюю реплику. — Это не так. Гольфстрим — очень быстрое течение. Местами до шести с половиной миль в час.

— А корабли с какой скоростью плывут? — поинтересовалась Марта.

— Десять-двадцать.

— Зачем тогда вообще двигатели? — удивилась Марта. — Можно просто пристроиться к течению и плыть вместе с ним.

— Другого такого течения, как Гольфстрим, нет, — разочаровал ее Быков. — И потом он пролегает по определенному маршруту. А что прикажешь делать тем, кому нужно в другую сторону или в другое место?

— Где он начинается? — спросила Марта, глядя в черную воду, где перемешались отражения звезд и праздничных гирлянд, развешенных на яхте.

— Гольфстрим выходит из Мексиканского залива, проносится мимо берегов Флориды, минует Северную Атлантику и достигает берегов Западной Европы.

— Неужели?

— В Британском Брайтоне растут пальмы, — напомнил Быков. — Благодаря Гольфстриму, между прочим. Миллиарды калорий тепла. — Он тоже посмотрел вниз. — Могу спорить, что температура воды на поверхности не ниже двадцати пяти.

— Что? — воскликнула Марта. — Это же очень холодно! Почему вода не замерзает?

— Я говорю о градусах Цельсия. По шкале Фаренгейта это… м-м, около восьмидесяти.

— А-а-а! Другое дело.

Видя заинтересованное выражение лица Марты, Быков стал объяснять, что в Атлантике Гольфстрим распадается на два рукава — один устремляется на север, вокруг Англии, навстречу холодному Лабрадорскому течению, тогда как второй, оттолкнувшись от побережья Франции, поворачивает на юг, к экватору, чтобы пересечь Атлантический океан в обратном направлении и вернуться на круги своя.

— Начинается новый цикл, — сказал он. — Все, как в природе. Или как все в природе. Знать бы, кто запустил этот механизм. Планеты, звезды, реки, течения, наше кровообращение… Везде тончайший расчет. Например, Гольфстрим движется с юга на север благодаря разнице в солености и температуре Северной Атлантики и Южной. Небольшое изменение в климате и химическом составе, и все, прощай течение. Но этого не происходит. Как будто естественный мотор работает, вращая ленту Гольфстрима. Конвейер. — Подумав, Быков кивнул. — Да, именно глобальный конвейер, разносящий тепло по всей планете. И если он даст сбой, если остановится, нашей планете конец. Нет, Земля, конечно, уцелеет, но половина человечества попросту не выживет, а остальным придется не о комфорте думать, а за выживание бороться. В первую очередь, вам, американцам.

— Почему это все так не любят американцев, хотела бы я знать? — прищурилась Марта. — Завидуете нам?

— С чего ты взяла? — опешил Быков.

— Сам сказал, что если Гольфстрим остановится, то Соединенным Штатам конец.

— Но это действительно так.

— И улыбнулся при этом, — не унималась Марта. — Гаденькой такой улыбочкой.

Она так и высказалась: «So nasty little grin».

— Неправда, — покачал головой Быков. — Я не улыбался. Почему я должен радоваться возможной беде?

— Потому что все заискивают перед Америкой, а на самом деле желают ей зла.

— Вздор!

— Почему ты кричишь? — процедила Марта. — Нервничаешь? Не нравится, когда правду в глаза говорят?

Эта неожиданная ссора на ровном месте наполнила Быкова чувством безысходности. Ты стоишь с женщиной под самыми яркими звездами мира, любуешься ночным океаном и делишься с ней какими-то познаниями, рассчитывая, что ей интересно. А она все время думает о чем-то своем и воспринимает твои слова искаженно. Шиворот-навыворот.

— В каком ты измерении, Марта? — спросил Быков.

— Что? Что это значит?

— Хорошо, задам вопрос иначе. У нас это прозвучало бы так: «Какая собака тебя укусила?» Что с тобой? Ты сама не своя, я же вижу. Нервничаешь, злишься, цепляешься к словам. Что происходит?

На протяжении нескольких долгих секунд казалось, что Марта Келли проигнорирует вопрос, но неожиданно она посмотрела на Быкова совсем другими глазами и прошептала:

— Я боюсь.

— Что? — Он решил, что ослышался.

— Я боюсь, — повторила американка чуть громче. Я жалею, что согласилась на эту авантюру. Мы находимся в страшном месте, Дима. Если тот кошмар повторится, я просто не переживу. У меня сердце не выдержит.

— Успокойся. — Он потянулся к ней, чтобы обнять. — Я с тобой, не бойся…

Она раздраженно отстранилась.

— Чем ты можешь мне помочь, Дима? — Отойдя на несколько шагов, она обернулась. — Я буду на нижней палубе. Там у нас состоится женская вечеринка. Попробуем не спать до рассвета.

«Можно подумать, на рассвете новое помешательство нам не грозит, — подумал Быков, оставшись один. — Хотя постой… Интересно получается. А ведь действительно днем ничего страшного не происходило. Если во всем повинно воздействие треугольника, то почему оно проявляется только ночью? Потому что в темноте человеческая психика работает как-то по-другому? В этом что-то есть. Люди боятся темноты, значит, заранее готовы пугаться. Или наоборот? Их страх привлекает всяких химер? Как бы то ни было, но кошмары возможны только ночью. Лишь употребление наркотических средств стирает границу между ночью и днем. Выходит, галлюциногены здесь ни при чем. Черт! Что же это было?»