Алексей Наст - Распутницы

— Перед кем? Перед хозяевами квартир?

— Перед нами. Да мы все как родня. Генка, ты же наш в доску, дворовый!

Геннадий не стал спорить:

— Да, я ваш.

Вошёл Апатия с полуторалитровой пластиковой бутылкой портвейна и горстью маленьких стакашек. Про остаток суммы Геннадий спрашивать не стал — Апатия кинул на стол пачку сигарет.

Вовка налил себе в пластиковый стаканчик водки, спросил:

— Что, Апатия, покурим?

— Кури… Генка, открывай портвейн, наливай.

— Сам пей портвейн, — презрительно заявил Вовка, поднимая стакашку. — Мы с Геной пьём водку.

Геннадий посмотрел на Серёгу, извиняясь, пожал плечами — раз уж начал с утра пить, то лучше не мешать напитки. Апатия радостно посмеялся — больше достанется.

Выпивший Вовка, закинув в рот копчушку и вскрывая пачку сигарет, сказал про Апатию:

— Он один в хлам упьётся с полутора литров. Он не ел ни хрена, наверное, дней десять.

— Да ел я, — смеясь, пискляво оправдывался за неестественную худобу Серёга, вскрывая портвейн. Вид у него действительно был такой, словно его недавно выпустили из гитлеровских застенков — кожа да скелет.

В квартире появился улыбающийся, полноватый, почти лысый одногодка Вовки — Гоша-художник. Он был в старом, но очень чистом легком белом костюме — в таких принято прогуливаться по курортным набережным, когда находишься на отдыхе.

— Ба, Гоша! — полез к нему обниматься Чекушка — его мозг уже ощутил прилив дозы счастья. — Нарисуй меня, художник!

Оттеснив Чекушку, Гоша поздоровался за руку с Геннадием и Апатией, молча налил себе водки, выпил и рассмеялся.

— Ты чё здесь? — Вовка курил, блаженно пуская дым в сторону Гоши. — Фрески рисовать задумал на стенах?

Гоша был настоящим художником, рисовал пейзажи и жанровые картины, но продавался редко и перебивался строительными приработками — предоставлял всевозможные малярные услуги.

Гоша, снова налив себе водки, выпил.

— Э-э, тише на поворотах! — пророкотал Чекушка.

Апатия, уже приняв, кивнул Гоше на портвейн:

— Пей у меня!

— Убедил! — согласился Гоша. И тут же, обращаясь к Геннадию, заговорил: — Есть у меня идея: нарисовать на одном холсте Серёгу, на другом — Вольдемара. — Он кивнул на благостно-счастливого Вовку Чекушку. — И отправить холсты к знатокам на передачу с вопросами. Поняли, про что речь веду? Есть такая передача, где телезрители вопросы задают знатокам, — «Что? Где? Когда?».

— Поняли, — отозвался Геннадий.

— Ну-ну, — заинтригованно заулыбался Вовка.

— Про Серёгу спрошу: какое изображение перед вами? Они посмотрят — мужик нарисован. Портрет. Изображён мужик! А правильный ответ — Апатия! Ха-ха-ха! А про него, — указал на Вовку художник, — какой жанр картины? Тоже мужик нарисован. Опять скажут: портрет. А правильный ответ — натюрморт!

— Какой натюрморт? Ты, рисовальщик! — взвился возмущенный Вовка.

Гоша со смехом толкнул его животом:

— Ха-ха-ха! Потому что ты Чекушка!

Все засмеялись, в том числе сам Вовка.

— Что за смех?! — раздался весёлый твёрдый голос.

Все обернулись и просияли:

— О, Сёма пришёл!

— Американец!

— Проходи!

— Водку принёс?

Сёма прошёл к столу и выставил из большой спортивной сумки литровую бутыль дорогущей водки. Все посмотрели на неё как на эдакое озарённое сиянием высшее достижение человечества.

— Принёс! Во какая!.. Здорово, мужики!

Сёма был истинный красавец — высокий, черноволосый, мускулистый сорокалетний атлет с лицом голливудского героя. Прозвище имел Американец, потому что в бурные девяностые умудрился оказаться в Штатах и там по стандартному контракту работал на строительстве небоскрёба по своей специальности — сварщиком. Эпопея в Америке ничего, кроме насмешек и двусмысленных вопросов о сексуальных контактах с афроамериканцами, юноше не принесла. Ему до сих пор приходилось, по прошествии стольких лет, давать подробный отчёт жаждущим правды россиянам.

Ополовинив емкости с алкоголем, поглотив Вовкину закуску и упрев в духоте летнего дня, сборище уже не говорило о предстоящей работе в квартире, а обсуждало отвлечённые вопросы. Геннадий слушал с упоением — о ворах и отце не думалось, было только вот это, общение с бывалыми мужчинами, в чём-то неудачниками, но в чём-то очень сильными… Подумалось: «Как в армии! Там были все разные и все вместе!»

Сёма Американец рассказывал:

— Я, вообще, не люблю, когда в мужской компании про секс с женами рассказывают! Ну ладно про случайные связи — для смеха. А так… Не понимаю. Наш Снегирёв Федор Палыч, ну, поняли, о ком я…

— Наш Федька, ясно…

— Он так во всеуслышание всё рассказывает в подробностях… — Сёма, укоризненно покачав головой, налил себе водки и выпил, занюхал рукой, продолжил: — Я же с детства знаю его жену — Лидию Арнольдовну. Все же её знаете? Такая суровая леди, представительная. А тут я её представляю голую, с такими сисянциями, и Федор Палыч… Нехорошо это!

У всех уже заплетались языки. Алкоголь своё страшное дело вершил по полной программе. Плюс жара и мухи.

Через некоторое время, окончив распитие, все расположились, в том числе и Геннадий, где получилось — на полу, по углам… Там и сям между распластанными мужчинами валялись пластиковые стакашки. Послышался храп.

Геннадий был как в бреду. Он и спал, и не спал. Видел, как по лицу Вовки ползала надоедливая муха, и тот, дергаясь, отогнал ее, а она, покружив, стала бегать по Апатии и, излазив всего, даже обследовала его открытый рот, но вылезла недовольная и снова обратилась к Вовке.

Геннадий по тому, как жутко вспотел и уже начал испытывать приступы похмелья, понял, что солнце перевалило за полдень. И, что поразило его очень хмельной мозг, услышал надвигающиеся голоса откуда-то издалека. Они приближались.

Скрипнула входная дверь — у бабы Зои до сих пор дверь была старинная, деревянная, по крепости превосходившая в разы дутую жестяную китайскую дрянь. Но дверь была не заперта, и визитёры вошли беспрепятственно.

Голос жены Ирины вещал:

— Сейчас, Леночка, посмотришь нашу новую квартиру. Странно, что Геннадий ещё здесь. Я думала, он давно на службе…

— На первом этаже у вас?

Геннадий узнал голос своей помощницы Каузиной. Ишь, уже потеряли его, незаменимого, Ленку прислали.

— Да, на первом. Удобно. Плохо, конечно, что балкона нет…

Голос жены смолк.

Геннадий понял — великолепная картина была перед глазами супруги и Каузиной.

— Что здесь случилось? — вопросила Ирка голосом Зевса Громовержца.

Геннадий смог поднять только голову, секунду смотрел на плавающие пятна, одно из которых было женой, а другое — верной помощницей, и больно, с ударом затылком, опустил голову на пол. Чужим голосом, но очень громко заявил: