Алексей Наст - Распутницы

— Пришёл Апатия! Потом все напились.

Ирина удивлённо посмотрела на свою спутницу.

Каузина категорически заявила:

— Вы говорите неправильно, Геннадий Андреевич. Апатия — не пришёл, а пришла. Моё второе высшее образование — филологическое. Пришла. Апатия — женского рода!

— Я не женского рода! — взревел Серёга, пытаясь сесть, но тут же рухнул обратно и громко захрапел.

Ирина, обращаясь к Каузиной, спросила:

— Лена, один из них мой муж?

«— Настя, зачем ты нас привела на конюшню?

Графиня, обмахиваясь платочком, морщила нос. Пани Вишковецкая хихикала, придерживая пальцами своё кружевное платье.

Конюшня, с пустыми стойлами для лошадей, была огромная. Пышный сеновал уходил под самую крышу.

— А сено, милые мои, когда вы спали на сене? — восторженно указала на сеновал баронесса.

— На сене? — Графиня хмыкнула, втянула в себя душистый аромат сухой травы. — Здесь русский дух, здесь Русью пахнет! Если духами хорошенько побрызгать… И с кем спать? Снова с потными мужиками? Прости, Наста, но меня они начали утомлять — никакого уважения к женщине, совокупляются как скоты…

Зинельс, надув губки, смешливо пожала плечами:

— Найдём более обходительных, за это не беспокойся.

— А кузнец был хорош! Ха-ха-ха! — вдруг разразилась хохотом Вишковецкая.

Графиня подхватила её хохот, замахала на Зинельс платочком:

— Придумала тоже — Митридат!

— Ну, орудие у него огромное!

В открытые ворота конюшни на них надменно глянула мисс Уивер и гордо пошла прочь. Хохот оборвался — игривое настроение улетучилось.

— Как она смела так глянуть на нас? Ничтожество! — рассердилась Бескова.

— Ненавижу эту тварь, — сказала Зинельс. — Строит из себя неприступную леди, а сама махается с Егором.

— С конюхом?

— Да.

— Он красив.

— Ужасно красив, — закатила глаза Зинельс, потом вздохнула. — Я ему намекала, что могу уступить ему, если он будет настойчивым рыцарем…

— И что?

— Ничего. Он сделал вид, что не понял меня.

— Боится твоего Ивана, — сказала Вишковецкая. — Держится за место.

— Иван просто мой друг, — отозвалась баронесса. — Друг детства.

Мари, сидевшая всё это время за пустыми деревянными кадками, в которых на зиму квасили капусту, залилась румянцем — какой стыд, отец всё-таки имеет связь с баронессой, этой красавицей, и уже ходят слухи. Если узнают точно об их связи, баронесса погибнет для света. Они ведь, эти элитные дамы, — сама добродетель. Интересно, что они имели в виду, говоря о кузнеце? Они ходили в кузницу смотреть, как он машет своим огромным тяжелым молотом? А мисс Уивер отвратительна, и Егор отвратителен. И так красив — о боже! — что голова идёт кругом.

— Я придумала забаву, — вдруг повеселела Зинельс и даже захлопала в ладоши. — Мы подшутим над Егором.

— Как?

— Очень просто. Надо найти Фёклу. О, вот и она. Ха-ха, как кстати.

В конюшню с ведром вошла русоволосая Фёкла, помогавшая кухарке на кухне и мывшая в барском доме полы, — однолетка Мари, девчонка из деревни.

— Фёкла, иди сюда! — строго приказала баронесса, приняв надменный вид.

— Да, барыня.

— Разыщи конюха Егора.

— Слушаюсь. — Фёкла кивнула и бросилась из конюшни, но Зинельс её остановила окриком: — Постой, заполошная!

— Да. — Фёкла остановилась, убрала растрёпанные волосы со лба.

— Подойди ближе. Слушай внимательно. Найди конюха Егора, скажи, пусть придёт к конюшне в лопухи. Видишь в стене дыру? — Зинельс указала на большое круглое отверстие в дощатой стене от вывалившегося сучка. — Пусть просунет своё естество сюда. Обещай, что будешь любить его ртом. А в лопухах, на его глазах — тебе стыдно.

Подруги баронессы прыснули смехом. Фёкла, вся покраснев, опустила голову, уперев взгляд в земляной утоптанный пол.

— Что стоишь как истукан?! — топнула ногой баронесса.

— Грех какой! — вдруг зашептала Фёкла. — Срамно такое!

— Дурёха! Шутка это! Посмеёмся над Егором.

— Не буду, — набычилась Фёкла. — Стыдно.

— Ах, ты, шлюха! Тварь! — Баронесса вышла из себя и влепила Фёкле пощечину. Девушка чуть не упала, еле устояв.

Мари за бочками закусила губу: что здесь происходит? И это душка баронесса?

— Невинную из себя корчишь?

— Чиста я, барыня, — закрестилась Фёкла, но получила новую оплеуху.

— Чиста?! А Ивана Николаевича кто привечает?! Знаю, у вас в семье деньги завелись: отец твой кровать железную купил, граммофон… На какие шиши?! Дрянь, ославлю на всю округу. Велю парням — прямо сейчас всю испоганят, и нет тебе защиты — барин с доктором уехали в хлеба на перепёлок! Бегом к Егору, да смотри, чтобы пришёл!

Фёкла, плача, унеслась.

— Тупая дура, — выругалась Зинельс.

— Она правда с Иваном? — спросила Бескова.

— Не человек он, что ли? Мы же вон что творим! — В глазах баронессы вдруг заиграли огоньки озлобления и ревности, сказала стальным голосом: — Все они, купцы да помещики, девок дворовых своим святым долгом считают развратить, кобели.

Графиня и пани захохотали.

Мари про себя возмутилась — за что она так о папеньке?

Вернулась красная как мак Фёкла:

— Идёт.

— Садись к дырке, — велела баронесса.

— Не буду я этого делать, хоть что со мной творите! Ивану Николаевичу пожалуюсь!

Зинельс сразу сбавила напор — если Курков узнает о её «потехах»…

— Дура! Тебя никто не заставляет что-то делать… Он в дырку заглянет, тебя увидит, успокоится. А мы посмеёмся.

— Убьёт он меня потом, — взмолилась Фёкла.

— Иван Николаевич не дозволит. Вот тебе три рубля, и успокойся. Ничего плохого Егору мы не сделаем. — Графиня вложила в потную ладошку Фёклы трехрублевую ассигнацию, поощрительно улыбнулась.

— Идёт! — насторожилась баронесса. — Тише!

Все затихли. За стеной послышались шаги, зашуршали лопухи, Егор выругался. Нагнувшись к отверстию, он спросил:

— Феня, ты здесь?

— Здесь, — выдохнула ни живая ни мёртвая Фёкла.

В дырке заморгал глаз Егора. Фёкла сидела у самой дыры и улыбалась дрожащими губами. Проговорила через силу:

— Давай быстрее, а то меня хватятся.

— Да, уже готов.

Егор засопел, расстёгивая ремень. Барыни, зажимая рот, давились смехом. Замахали Фёкле, чтобы уходила. Девушка бросилась прочь со всех ног.

Мари задохнулась от запретного — пани Вешковецкая приникла к стене конюшни, а Егор громко застонал. Вскоре графиня Бескова оттолкнула подругу, тоже какое-то время возилась у стены, а потом подвинулась, давая место Зинельс.

Мари была поражена — гадкие, гадкие развратницы! Но как ей самой хотелось находиться с ними рядом, делать то же самое. И было стыдно от этих желаний. Откуда в ней, чистой девушке, эта порочность? Она ведь верит в Бога, даже думать о таком — святотатство!

Зинельс, морщась, отвернулась от стены и сплюнула в пыль.