Мэри Стюарт - Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила (сборник)

– Тогда ладно, все в порядке. По правде говоря, он очень приятный парень. Мы с ним вчера прекрасно провели день.

Чарльз стряхнул пепел на кустик какой-то колючей травы.

– Так вот для чего я приехал – услышать столь нежное признание. И это после всего, что нам пришлось преодолеть ради этой приятной беседы. Почему ты, о юная Кристи, сказала, что, сама того не желая, перешла мне дорогу? Что за чертовщина? Или ты до того не понравилась тетушке Гарриет, что теперь она вообще никого видеть не желает?

– Может быть, и так. – Я выпрямилась. – Ох, Чарльз, дорогой, мне столько нужно рассказать тебе! Собственно говоря, сначала я вообще не собиралась проникать во дворец, но когда мы добрались до деревни, Хамид остановил машину. Дворец был совсем рядом, рукой подать, такой загадочный, романтический. Мне и в голову не могло прийти, что она откажется принять тебя или меня. Смотри, вон он, этот дворец, там, внизу. Его видно отсюда. Пышное зрелище, правда? Издалека он выглядит еще сказочнее! Но вблизи становится видно, что он вот-вот превратится в развалины.

В самом деле, с этого орлиного гнезда был прекрасно виден дальний конец возвышенности, на котором стоял дворец. По прямой до него было не более трех четвертей мили, и в прозрачном чистом воздухе отчетливо различались даже перистые ветви деревьев.

К нам была обращена задняя половина дворца. Я разглядела высокую глухую стену, а за ней – увитые цветами колоннады, среди которых поблескивало озеро. Позади сераля громоздилось хаотичное скопление крыш и внутренних двориков, чью запутанную географию я не сумела уяснить до сих пор. Издалека дворец казался совершенно заброшенным, как развалины, открытые палящему солнцу.

– Видишь вон тот зеленый двор и озеро? Это сераль, там меня поместили на ночь.

– Самое подходящее для тебя место, – заметил Чарльз. – А где живет тетушка Гарриет?

– В покоях принца.

– Надо думать. Ладно, расскажи мне обо всем этом подробнее. Хамид говорил, ты их застала врасплох, но в конце концов все-таки умудрилась проникнуть к старушке.

– «В конце концов» – это верно сказано. Тетушка Гарриет впустила меня к себе около полуночи.

Я рассказала Чарльзу всю историю, как сумела вспомнить, ничего не опуская.

Он выслушал меня, почти не перебивая. Потом уселся поудобнее, осторожно уронил окурок на каменные плиты возле ног и раздавил его. Брови его нахмурились.

– Ну и история, верно? Мы, конечно, полагали, что нас ждет что-то необычное, но не думали, что до такой степени. Верно?

– Что ты хочешь сказать?

– Как ты считаешь, она в своем уме? – коротко спросил Чарльз.

Я не раз слышала о моментах озарения. Им полагается всегда наступать неожиданно – слепящие огни на дамасской дороге, пелена, спадающая с глаз, и тому подобное. Я никогда не тратила время на размышления об этом, разве что мимоходом относила подобные явления к разряду «чудес», которые случаются, например, в Библии или в прочих возвышенных сферах, но уж никак не в реальной жизни. Но теперь на меня действительно снизошло озарение, правда небольшое и очень, очень личное.

Вот передо мной сидит мой кузен, тот самый мальчишка, которого я знаю уже двадцать два года. Он смотрит на меня и о чем-то спрашивает. Я знакома с ним столько, сколько помню себя. Я купалась с ним в одной ванне. Я видела, как его шлепают за какие-то проказы. Я смеялась над ним, когда он свалился с ограды сада и громко заплакал. Я говорила с ним о сексе в том возрасте, когда у нас не было секретов друг от друга. Позже, когда эти секреты появились, я смотрела на него как на существо привычное, до боли знакомое и с трудом переносимое. Повстречав его в один прекрасный день на Прямой улице, я была рада, но отнюдь не собиралась визжать от восторга.

Но сейчас, здесь, в эту минуту, когда он повернул голову, посмотрел на меня и спросил о чем-то, я увидела, точно впервые в жизни, эти серые глаза, опушенные длинными ресницами, аккуратно подстриженные волосы, густые и гладкие, легкие впадинки ниже скул, чуть высокомерный и необычайно волнующий изгиб ноздрей и верхней губы, увидела мужское лицо, исполненное живого ума, юмора и могучей внутренней силы.

– Что с тобой? – раздраженно спросил он.

– Ничего. Что ты сказал?

– Я спросил: как по-твоему, тетушка Гарриет в своем уме?

– Ах. – Я с трудом собралась с мыслями. – О да, конечно, в своем! Я тебе говорила, что она странная. Грубит почем зря, говорит, что все забывает, очень своенравная особа, но… – Я неуверенно помолчала. – Не могу тебе в точности этого объяснить, но убеждена, что она в своем уме, по крайней мере на вид. Какой бы эксцентричной она ни была, как бы ни одевалась и все остальное… Чарльз, говорю тебе, в глазах у нее светится разум.

Он кивнул:

– Вот это я и хотел узнать. Нет, погоди, ты еще не слышала моих новостей.

– Твоих новостей? Ты хочешь сказать, что после того, как мы с тобой расстались, узнал что-то новое?

– Еще какое новое. В пятницу вечером я позвонил родителям, чтобы сказать, что вскоре уеду из Дамаска в Бейрут. Рассказал, что встретился с тобой, что мы хотим провести вместе дня два-три и навестить тетушку Гарриет. Спросил, не передать ли ей чего-нибудь от нас, привет или тому подобное. И моя матушка сказала, что они получили от нее письмо.

Я разинула рот:

– Письмо? Еще одно завещание или что-то в этом роде?

– Нет, просто письмо. Оно пришло недели три назад, когда я был в Северной Африке. Наверно, сразу после твоего отъезда. Матушка специально написала мне вслед, чтобы сообщить об этом, и сказала по телефону, что письмо адресовано до востребования в контору Кука в Бейруте и, наверное, уже ждет меня там. Мало того, она даже переслала мне письмо тетушки Гарриет.

Чарльз сунул руку во внутренний карман.

– Оно у тебя с собой?

– Получил сегодня утром. Погоди, пока не прочитаешь, и потом скажи, что ты об этом думаешь. Есть тут какой-то смысл?

Чарльз протянул мне конверт. Письмо было написано на обрывке грубой бумаги, похожей на упаковочную. Буквы разбегались и наползали одна на другую, словно их выводили гусиным пером. Возможно, впрочем, что так оно и было. Однако почерк, хоть и корявый, был вполне разборчивым. Письмо гласило:

Мой дорогой племянник!

Месяц назад получ. письмо от Хамфри Форда, друга и коллеги моего дорогого мужа. Если ты помнишь, он был с нами в Ресаде в 1949 году и потом в 1953 и 1954-м. Он говорит, что недавно слышал от друга, будто мой внуч. племянник, твой сын Чарльз, изучает восточные языки и собирается (по его мнению) принять профессию моего дорогого мужа. Бедный Хамфри ничего не мог сказать наверняка, ибо стал прискорбно рассеянным, но сообщил, что в этом г. молодой Чаз отправится в путешествие по Сирии. Если захочет заглянуть ко мне, с удовольствием приму его у себя. Как ты знаешь, я не одобряю чересчур свободного воспитания нынешней молодежи, а твой сын из тех, кого моя матушка называла шалопаями. Но мальчик умный, с ним будет забавно побеседовать. Он найдет здесь много интересного в плане изучения восточной жизни и обычаев.