Мэри Стюарт - Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила (сборник)

– Понятия не имею. Но если мы узнаем, как он вошел, то поймем, для чего ему все это нужно. В дальнем углу в самом деле есть дверь?

– Не знаю, не видела. Там все заросло кустарником, и я не шарила там как следует, потому что понимала, что там совсем неподходящее место для задней калитки.

– Тогда давай посмотрим. Ведь проник же он сюда каким-то образом, причем отнюдь не через главный вход. А если он все время был на острове и не спросил тебя, какого черта ты затеваешь, то хотелось бы знать почему. На всякий случай давай проверим, заперт ли главный вход.

– Я сама его заперла.

– Ах, милая Кристи, ты радость моя. А это еще что за красавчик?

– Павлин. Осторожнее, Чарльз, не разбуди их, они все спят.

– Ступая крадучись, как кошки, пойдем скорей. Милая, ты видишь в темноте?

– Уже привыкла, кое-что различаю, – ответила я. – Кстати, Джон Летман тоже прекрасно может видеть. Тебе не кажется, что для ночного обхода в такой могильной тьме он мог бы взять с собой фонарик? Тебе, наверно, и в голову не пришло захватить его с собой?

– Обижаешь! Ты несправедлив ко мне, о Брут. И тем не менее мы попробуем обойтись без фонаря как можно дольше.

– Что-то ты сегодня весь вечер выражаешься высоким слогом.

– Твое присутствие меня пьянит. Кроме того, это приключение мне нравится.

– По правде говоря, мне тоже начало нравиться, особенно после того, как появился ты.

– Осторожно, не уколись. – Чарльз отвел от меня шиповатый сук и, словно невзначай, обвил рукой мои плечи, якобы для того, чтобы уберечь от опасности. Наверное, он заметил, как я улыбнулась, потому что спросил: – Что с тобой? О чем задумалась?

– О братской любви.

– Это ты в мой огород?

– А то в чей же, ты у меня единственный брат.

– «Нет кровнее врага, чем кровная родня», – задумчиво процитировал Чарльз, вглядываясь в темноту. – Это, наверное, и есть твоя пресловутая дверь?

– Где?

Он указал на едва различимое пятно среди зарослей.

– Вон под тем роскошным кустом, не знаю, как он называется.

– Ах ты, невежда, это же жасмин. Ну и тьма здесь. Теперь уже можно зажечь фонарик? Вот и она… ну и ну!

– Что значит – «ну и ну»?

– Взгляни-ка, – ответила я.

Чарльз пригляделся. Вряд ли он мог не понять, что привело меня в такое изумление. Дверь в углу, несомненно, была, как мы и полагали, прогнившая и почерневшая, но очевидно было, что уже много лет никто – ни собака, ни человек – не проходил через нее. Возле порога росли сорняки высотой в фут, а петли походили на катушки с шерстью – так густо они были увиты паутиной.

– Ну и ну – это ты верно подметила, – проговорил мой кузен. – А на случай, чтобы мы вдруг не подумали, что дверь может открываться в другую сторону, она затянута прелестной ажурной паутиной… Не станем больше тратить банальные фразы, слишком уж это банально само по себе. Однако, если вдуматься, слова только тогда становятся банальностями, когда они точнее и короче всего выражают существо дела… Да, эту дверь не открывали с тех самых пор, как в тысяча восемьсот семьдесят пятом году старый эмир на трясущихся ногах ковылял в гарем. Videlicet [58] А именно ( лат .). – если это то самое слово, которое мне нужно, в чем я лично сомневаюсь, – тут замешаны пауки. Очевидно, наш приятель Джон Летман здесь не проходил. Впрочем, я так и полагал с самого начала. Назад, назад, Гораций.

– Но… – тупо пробормотала я, – но с острова сюда войти нельзя!

– Поглядим – узнаем, – рассудительно заметил Чарльз. – Эй, смотри-ка!

Луч фонарика, тонкий и яркий, пронизал куртины сорняков и подножия стены и выхватил из темноты могильный камень – небольшую плоскую плиту, вделанную в кирпичную кладку, с глубокой выгравированной надписью: «Язид».

– Мы попали ни больше ни меньше как на кладбище, – объявил Чарльз и повел фонариком фута на два в сторону.

Нашим глазам предстал еще один камень, на сей раз надпись гласила: «Омар».

– Ради бога, прибавь света! – завизжала я. – Ты думаешь, это и правда кладбище? Прямо здесь? Но почему же тогда… Обрати внимание, все имена мужские, не может же быть…

Я замолчала. Фонарик осветил еще одну надпись: «Эрни».

– Чарльз…

– Так вот в чем дело. Я прекрасно помню милого Эрни.

Задыхаясь от возмущения, я воскликнула:

– Да будь же серьезнее, ради бога! Ты прекрасно знаешь, что дядюшка Эрнест…

– Да нет же, я говорю о собаке. Это один из тех спаниелей короля Карла, с которыми она приезжала в первый раз. Разве ты сама не помнишь Эрни? Она говорила, что назвала его в честь дядюшки Эрнеста, потому что тот тоже был страшно рассеян и не помнил ни о чем, кроме еды. – Голос самого Чарльза звучал довольно рассеянно, как будто он погрузился в размышления, но отнюдь не о том, о чем говорил. Луч фонарика скользнул дальше. – Неужели не догадалась? Это кладбище собак. Нелл, Майнетта, Джейми – это все еще спаниели… Гайде, Лалук – это уже звучит на восточный лад… А вот и Далила. Увы, бедная Далила. Таков удел…

– Значит, его они еще не успели похоронить. Руки не дошли.

– Кого?

– Самсона. Джон Летман говорит, он умер месяц назад. Слушай, мы что, собираемся всю ночь проторчать на собачьем кладбище? Что ты высматриваешь?

Луч фонарика шарил по стене, но натыкался лишь на какие-то ползучие растения и призрачно-белые головки цветов.

– Ничего, – ответил Чарльз.

– Тогда пошли отсюда.

– Я иду за тобой, моя дорогая. – Чарльз выключил фонарик и отодвинул с моей дороги пучок высоких стеблей. – Кто это так нежно заливается там в кустах? Соловей? Аж за душу берет. Черт бы побрал эти розы, мой свитер, наверно, усеян колючками, как шкура яка.

– С чего это ты так романтичен?

– Когда-нибудь скажу. Сумеешь перебраться?

«Перебраться» мне предстояло через мост. Бледные лучи луны отражались от поверхности воды в озере, и на тускло поблескивающем фоне хорошо различались полуразрушенные опоры старинного мостика. Расстояние между ними достигало футов пяти. Чарльз без всяких усилий перепрыгнул первым, я – вслед за ним. Он поймал меня и помог удержаться на ногах. Через минуту я, крепко вцепившись в его руку, осторожно спустилась по мостику на каменистый берег острова.

Островок был очень мал и представлял собой скорее груду выложенных в художественном беспорядке валунов, усаженных давно одичавшими кустарниками и колючками. Общая композиция островка была задумана так, чтобы взгляд невольно скользил вверх, к рощице раскидистых деревьев неизвестного мне вида, в тени которых укрывалась беседка или, точнее, небольшой летний павильон со стройными колоннами, на которых покоился позолоченный купол. Входом в павильон служил открытый сводчатый проем, а по бокам от него, между колоннами, отбрасывали в лунном свете причудливые тени ажурные каменные решетки. От берега к павильону вела широкая лестница с невысокими ступенями. Поперек дверного проема, перегораживая вход, свисали спутанные плети ползучих растений. Они затеняли внутренность павильона, скрывая от постороннего глаза все, что таилось позади кружевных решетчатых стен. Чарльз выпустил мою руку, раздвинул свисающие ветви и посветил внутрь фонариком. Громко захлопали крылья – над головой Чарльза с возмущенным щебетанием вспорхнули два голубя. Чарльз выругался и резко пригнулся, затем вошел в проем.