Мэри Стюарт - Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила (сборник)

Я побежала в конец аркады и при гаснущем свете дня внимательно всмотрелась в запоры.

На первый взгляд казалось, что окно запечатано намертво. Крепкие дощатые ставни, скрепленные гвоздями, огромными, как заклепки, смыкались плотно, точно половинки двустворчатых дверей, и скреплялись толстым бруском или, точнее, доской, которая была наложена поперек и прибита такими же гвоздями, по два с каждой стороны. Но, осмотрев засов повнимательнее и поковыряв ногтями шляпки, я, к вящей радости, обнаружила, что это вовсе не гвозди, а толстые шурупы с большими головками. Пожалуй, я сумела бы с ними справиться. Наверняка среди разнокалиберного мусора, грудами валявшегося повсюду, найдется подходящий инструмент.

Искать пришлось недолго. Почти все комнаты были пусты, некоторые стояли открытые, двери в них были выломаны или широко распахнуты. Но тремя дверями дальше по коридору, как я помнила, находилась комната, сквозь которую мне в поисках задней двери пришлось буквально проталкиваться: она была сверху донизу загромождена всяческим хламом и напоминала заброшенную лавку старьевщика.

Когда-то здесь помещалась спальня, но теперь даже самый непритязательный путеводитель по отелям отнес бы эту каморку разве что к четвертому классу. И продавленная кровать, и сломанный стол, и весь покрытый пылью пол до последнего дюйма были усеяны грудами всякой всячины самого бесполезного вида.

Я перешагнула через верблюжье седло, обогнула старинную швейную машинку и, покосившись на два ржавых меча, пробралась к обшарпанному комоду, где возле груды запыленных книг я, если не ошибаюсь, видела перочинный ножик.

Ножик был добротный, крепкий и замечательно подошел бы для того, чтобы вывинтить шурупы. Я поднесла его к двери, сдула пыль и обнаружила, что это вовсе не перочинный ножик, а настоящий старинный кинжал с замысловато инкрустированной рукояткой и узорчатым лезвием дамасской стали. Я скорее побежала к заколоченному окну.

Первый шуруп насквозь проржавел и намертво впился в дерево, поэтому, повозившись с ним несколько минут, я оставила бесплодные попытки и принялась за второй. Этот шуруп поначалу поддавался туго, но в конце концов я с ним справилась и перешла к другому концу засова. Деревянный брус был прибит наискосок, и, чтобы дотянуться до двух других шурупов, пришлось встать на цыпочки. Потрудившись как следует, я сумела вывинтить один из них, а второй сразу начал вывинчиваться довольно легко. Я оставила его на месте. Не было смысла открывать ставни сейчас, ведь вечером ко мне обещал заглянуть Джон Летман. Я покончу с работой после его ухода. Единственный ржавый шуруп не доставит хлопот: если мне удастся освободить один конец засова, то я просто поверну брус на этом шурупе, как на шарнире, и оставлю висеть.

Кинжала, скорее всего, никто не хватится. Я спрятала его у себя в комнате, под подушками на кушетке возле окна, зашла в хаммам, вымыла руки и вернулась к себе. В тот же миг на пороге появился Хассим. Он принес зажженную лампу, бутылку арака и записку от Джона Летмана, в которой тот сообщал, что вынужден остаться на ужин с тетушкой Гарриет. Мне принесут еду в девять часов, а в десять он заглянет, чтобы убедиться, есть ли у меня все необходимое на ночь.

Записка заканчивалась так: «Я не стал ей говорить, что Вы вернулись. Момент не совсем подходящий. Надеюсь, Вы понимаете».

Я подумала, что слишком хорошо все понимаю. Я убрала письмо в сумочку и с отвращением взглянула на бутылку арака. Все сокровища мира я бы отдала за хорошую чашку чая.

Летман зашел в десять часов, как и обещал, и остался поболтать на полчасика. Вскоре после половины одиннадцатого он удалился и унес мой поднос с остатками ужина. Едва миновало одиннадцать, до моих ушей донесся яростный призывный звон колокольчика тетушки Гарриет, и где-то в глубине дворца хлопнула дверь. Потом воцарилась тишина. Я погасила лампу, посидела немного, чтобы глаза привыкли к темноте, тихонько открыла дверь и вышла в сад.

Ночь стояла темная и благоуханная. Небо было черно той прозрачной чернотой, какую наше воображение приписывает открытому космосу. В этой черноте кучками висели мерцающие звезды, огромные, как маргаритки, и сверкал полумесяц. По гладкой поверхности пруда плясали лунные блики. В ветвях, точно состязаясь в ангельском пении, наперебой заливалась пара соловьев, из пруда им вторило хриплое кваканье лягушек. В тени одной из колонн я чуть не упала, споткнувшись о спящую павлиниху. С недовольным кудахтаньем она неуклюже отбежала прочь и скрылась между колоннами, потревожив по дороге стайку горных куропаток, которые, в свою очередь, вспорхнули, громко шелестя крыльями, и скрылись в кустах. Над озером словно захлопали пробки открываемых бутылок с шампанским – это прыгнули в воду сразу несколько лягушек.

Словом, мое появление наделало немало шума, и, пробираясь к окну, я, сгорая от страха, с минуты на минуту ждала, что вот-вот к общему хору присоединится лай рассерженных собак. Однако их не было слышно.

Я выждала минуту-другую, потом принялась за шурупы.

Последний шуруп подался легко. Я опустила засов.

Поначалу я боялась, что, может быть, сами ставни окажутся чем-нибудь закреплены, но, потянув за правый, обнаружила, что он легко подается. Разорвав ночную тишину, оглушительно заскрипели ржавые петли. Я в ужасе откинула ставень к стене и отпрянула, напрягая слух. Тишина. Даже соловьи замолчали, видимо с перепугу.

Тем лучше. Я приоткрыла второй ставень и выглянула.

И чуть не вывалилась наружу. Я не ошиблась, предположив, для чего именно понадобились ставни. Если не считать ржавых железных штырей, то тут, то там торчавших из выщербленного камня, решетки не было совсем. Я перегнулась через подоконник и вгляделась в темноту.

Окно находилось на высоте футов тридцати над землей. Прямо под ним бежала тропа, огибавшая северную стену дворца. Сразу за тропинкой начинался пологий откос, поросший кустарником и колючими деревьями. На краю обрыва, уходящего к стремнине Нахр-эль-Салька, прижалась к скале пара-тройка тоненьких тополей. Слева на вершине утеса виднелась большая роща сикомор. Из нее вниз, к броду, убегала каменистая тропинка.

Но поблизости не росло ни единого дерева достаточной высоты, если не считать гладкоствольных тополей, по которым все равно нельзя было взобраться. Ползучих растений на стене тоже не было. Однако мне подумалось, что Чарльз, пожалуй, прав и полуразрушенное состояние дворца будет ему на руку. В лунном свете видно было не много, но я разглядела, что поверхность каменной кладки местами сильно выщерблена. Значит, в щелях между камнями кое-где проросли сорняки и папоротники, разрушившие известковый раствор. Поверхность уходящей вниз скалы, хоть и довольно крутая, тоже казалась достаточно неровной для того, чтобы опытный скалолаз мог найти на ней точки опоры.