Мэри Стюарт - Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила (сборник)

Привратник, не замедлив шага, провел нас через майдан, повернул направо и вступил под своды длинной аркады, потом через узкую дверь вывел в еще один темный коридор. В полумраке белое одеяние старика смутно маячило впереди. Я мельком заметила, что слева и справа от нас уходят вдаль темные коридоры. Вдоль обеих стен тянулись двери, некоторые из них были открыты, однако в сумраке комнат за ними ничего нельзя было разглядеть. Но в одной из комнат было небольшое потолочное окно, и в его тусклом свете я разглядела на полу штабеля каких-то ящиков и тюков и груду сломанных стульев. Повернув раза три под прямым углом в этом запутанном лабиринте, коридор вывел нас в еще один внутренний дворик, гораздо меньшего размера, обрамленный с трех сторон ажурными полукруглыми решетками. С четвертой стороны возле глухой стены громоздилась поленница дров. Проходя через двор, я краешком глаза заметила, что в углу кто-то прошмыгнул. Вгляделась повнимательнее – никого. Но я догадалась, что это была крыса.

Снова коридор, и опять двери, то запертые, то открытые, и грязные, заброшенные каморки за ними. Весь дворец производил впечатление давным-давно покинутого, безжизненного места. Казалось, в нем обитают только крысы, мыши да пауки. Пол был замусорен; в узорчатом изразцовом настиле повсюду зияли прорехи. Настенная мозаика потускнела и облупилась, решетки на окнах сломались, косяки потрескались. Весь дворец серым одеялом укутала тяжелая, пыльная тишина. Когда мы проходили мимо обшарпанной стены, из гнезда вывалился проржавевший гвоздь. Он с тихим лязгом упал на пол, и этот неожиданный звук заставил меня вздрогнуть от испуга. Шорох осыпавшейся следом за ним штукатурки звучал как шелест ветра в опавших листьях.

Дворец казался заколдованным, и воображение, куда более сильное, чем разум, заставляло ожидать, что из-за запертой двери вот-вот послышится тихий плач. Едва сдерживая дрожь в натянутых нервах, я спрашивала себя, что же меня ждет в конце пути. По мнению Чарльза, меня ожидала встреча с «выжившей из ума старухой», и, судя по его тону, дело представлялось ему весьма забавным, но не более того. Однако сейчас, шагая следом за шаркающим ногами привратником сквозь череду длинных запутанных коридоров, по выщербленным полам, мимо вереницы дверей, покоробленных и зияющих, как разверстые пасти, вдыхая запах разложения, много лет висевший в неподвижном воздухе, я внезапно поняла, что мечтаю лишь об одном: поскорее оказаться снаружи. Мысль о том, что мне предстоит лицом к лицу встретиться с беспомощной, больной, безумной старухой, которая обитает посреди заброшенного дворца, как паук в центре рваной, пыльной паутины, наполняла меня тревогой и унынием.

Внезапно мы вышли еще в один внутренний двор. К этому времени я совсем потеряла ориентировку, но, судя по тому, что в противоположной стороне двора над крышами колыхались, как плюмаж, зеленые ветви деревьев, мы, вероятно, направлялись к дальнему концу здания.

Этот двор имел форму квадрата со стороной футов пятьдесят и, вероятно, некогда был декорирован не менее пышно, чем тот, где мы с Чарльзом в Дамаске пили чай, но теперь, подобно всем остальным помещениям дворца, был заброшен и пришел в упадок. В лучшие времена пол во дворе был выложен мрамором, вдоль стен тянулись аркады, облицованные узорчатой плиткой, высились стройные колонны, в середине плескался бассейн. У подножия каждой колонны стояли резные мраморные вазоны, где когда-то росли цветы. В вазонах до сих пор сохранилась земля, но теперь там росла лишь трава да какие-то сероватые цветочки с плотно сомкнутыми бутонами. Из-за разбитого барьера, ограждавшего бассейн, свисали ветви стройного, как веретено, тамариска. Где-то тихо стрекотала цикада. Водоем давно пересох, из трещин в мраморных плитах пробивались серые кустики чертополоха.

Под тенистой аркадой в дальнем конце двора виднелся привычный уже глубокий альков, в котором на ступеньку выше пола располагался помост с сиденьями вдоль трех сторон. Будь в этом дворце хоть одна подушка, я бы с недоверием осмотрела ее, прежде чем рискнуть на нее опуститься. Но я напрасно тревожилась: голые мраморные сиденья не были ничем покрыты. Привратник знаком велел нам сесть, обратился к Хамиду с новым потоком жалобного неразборчивого лепета и удалился. Наступила тишина, нарушаемая лишь стрекотанием цикады.

– Хотите закурить? – предложил Хамид, доставая сигареты.

Он протянул мне зажигалку, не торопясь спустился на залитый солнцем двор и присел на корточки, прислонившись спиной к колонне. Рассеянно прищурившись, он блуждал взглядом по ослепительно-голубому небу, на фоне которого за стеной помахивали перистыми зелеными ветвями высокие деревья.

– Если она вас не примет, что станете делать?

– Уйду, наверное, как только повидаюсь с врачом.

Хамид повернул голову:

– Простите. Вы расстроились.

– Не очень, – неуверенно произнесла я. – Я едва ее знаю, а она наверняка меня не помнит. После смерти мужа она почти безвыездно живет на Ближнем Востоке, а в Англии провела всего года два – когда я была совсем маленькой. Она уехала навсегда пятнадцать лет назад, мне тогда было семь лет. Я не видела тетю Гарриет с тех пор, как она приезжала попрощаться. Не удивлюсь, если в эту минуту она пишет мне записку о том, что не припоминает моего имени. Да и то только в том случае, если дервиш все правильно передал… Удивляюсь, как он ухитряется вообще передавать какие-то сообщения? Он, пожалуй, выиграл бы состязания на звание самого необщительного человека, как вы полагаете? Его место при королевском дворе.

– Но вряд ли ваша королева… Ага, вот и он. – Хамид поднялся. – И, хвала Аллаху, он кого-то привел.

«Кем-то» оказался молодой человек европейской наружности, высокий и худой, с серыми глазами. Одет он был очень небрежно, светлые волосы выгорели на солнце. Он глядел смущенно, словно его только что разбудили, и мне внезапно припомнилось, что тетушка Гарриет, по слухам, ведет ночной образ жизни. Может быть, слугам велено спать днем?

Юноша на мгновение замешкался в тени, жестом отослал привратника, затем вышел на яркое солнце. Моргая и щурясь, словно солнечный свет резал ему глаза, он медленно, с неохотой направился к нам по разбитой мостовой. На вид ему было года двадцать четыре.

Голос его звучал вполне дружелюбно, и, что самое главное, он говорил по-английски.

– Добрый день. Простите, не знаю, как вас зовут. Из объяснений Хассима я понял только одно: у вас есть срочное сообщение для леди Гарриет. Может быть, сможете передать его мне?

Я встала:

– Вы англичанин? Вот хорошо. Это, собственно говоря, не сообщение. Меня зовут Мэнсел, Кристи Мэнсел. А миссис Бойд – леди Гарриет – моя двоюродная бабушка. Я приехала в Бейрут в отпуск и узнала, что моя тетушка до сих пор живет здесь, в Дар-Ибрагиме, вот я и решила проведать ее. Все мои родственники дома будут очень рады получить известия о ней, поэтому буду весьма признательна, если она уделит мне хоть пару минут.