Мэри Стюарт - Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила (сборник)

Под широким сводчатым проемом, украшенным тонкой резьбой, я заметила обшарпанную лесенку из трех невысоких ступеней – она отделяла верхнюю часть помещения от нижней. На помосте, в глубине верхней половины дивана, виднелась огромная кровать с фигурными ножками в виде лап дракона и высоким резным подголовником. Некогда с потолка свисал витиеватый позолоченный плафон в виде громадной птицы, державшей в когтях надкроватные драпировки. Теперь же одно из крыльев птицы сломалось, грязная позолота облупилась, в когтях птица сжимала пару драных бархатных занавесок, полинявших так, что трудно было сказать, какого цвета они были раньше – то ли темно-красного, то ли черного. Рваные занавески неряшливыми складками болтались по обе стороны от изголовья кровати, скрывая в кляксах глубокой тени бесформенную фигуру, что возлежала на охапке сбитых в кучу ковров и одеял.

Свет керосиновой лампы, так щедро заливавший садовую дорожку из каменных плит, едва проникал в темные углы верхней половины зала. Старомодная керосинка стояла на столике среди тарелок с недоеденным ужином.

Когда я проходила мимо, направляясь к кровати, моя тень сначала скакнула угрожающе мне под ноги, потом взлетела по ступенькам на помост и забралась под бархатный полог, сделав темноту под причудливым сооружением еще непрогляднее. Гротескная фигура на кровати окончательно скрылась во мгле.

А фигура, несомненно, была гротескной. Я, конечно, понимала, что нынешний облик тетушки Гарриет будет сильно отличаться от того, что сохранился в моих детских воспоминаниях, но не ожидала увидеть столь потустороннее существо. Я рассказывала Джону Летману, что в памяти у меня остался смутный образ высокой седеющей женщины с крючковатым носом и пронзительными черными глазами, которая яростно спорила с отцом, гоняла мою перепуганную матушку по всему саду и имела обыкновение дарить нам с Чарльзом неожиданные экзотические подарки, в перерывах между ними не обращая на нас никакого внимания. Даже если бы тетушка одевалась в то же платье, что и пятнадцать лет назад, я вряд ли узнала бы ее. Правда, ястребиный нос и черные глаза, сверлившие меня из-под черноты полога, показались мне знакомыми. Джон Летман предупредил меня, что старушка сильно одряхлела, однако даже после его предупреждения я не ожидала очутиться лицом к лицу со столь диковинным существом. Тетушка Гарриет, завернутая в кокон ярких шелковых одежд, восседала, как Будда, на груде скомканных одеял и повелительно подзывала меня тяжелой бледной рукой.

Не знай я, кто она такая, я бы подумала, что передо мной находится восточный мужчина в некоем фантастическом наряде. На тетушке Гарриет было надето что-то вроде ночной сорочки из натурального шелка, поверх которой был накинут просторный кафтан из алого бархата с золотым шитьем, а поверх него – огромная кашемировая шаль. Однако все эти одеяния, несмотря на изысканную мягкость ткани и свободные линии покроя, были, несомненно, мужскими. Ее лицо имело болезненный желтовато-бледный оттенок, в запавших губах не было ни кровинки, однако черные глаза и резко очерченные брови на полноватом овальном лице горели жизнью; в них не было заметно ни малейших признаков угасания, свойственных старости. Старушка пользовалась пудрой так щедро и небрежно, что усыпала ею алый бархатный кафтан. Эту голову со странным, то ли мужским, то ли женским лицом венчал громадный белый тюрбан. Он чуть сполз на один бок, и я, ужаснувшись, заметила под ним лысый череп; но мгновение спустя догадалась, что старушка, должно быть, бреет голову. Что ж, если она постоянно носит огромный толстый тюрбан, такая привычка выглядит вполне естественной; бритая голова была последним штрихом, довершающим гротескность причудливой фигуры.

Но даже если бы я не знала, кто находится передо мной, мне помогла бы узнать тетушку одна-единственная вещь – перстень на левой руке. Он был точь-в-точь таким же огромным и ярким, каким сохранился в моих детских воспоминаниях. Я запомнила также, что мы с Чарльзом были потрясены тем, как неуважительно мои мать с отцом отзывались об этом перстне. В него был вставлен бирманский рубин в форме кабошона величиной с ноготь большого пальца.

Тетушка не снимая носила его на своей крупной, могучей, почти мужской руке. Хрипло дыша, тетушка поманила меня, и в лучах керосиновой лампы рубин ярко сверкнул.

Я не знала, следует ли мне поцеловать тетушку. Мысль об этом наполнила меня отвращением, но рубин сверкнул еще раз, указывая на табуретку возле кровати. Я с облегчением опустилась на сиденье.

– Здравствуйте, тетушка Гарриет, как поживаете?

– А, Кристи! – Голос, похожий на громкий шепот, астматически хрипел, но живые черные глаза сверкали любопытством. – Присядь-ка, дай посмотреть на тебя. Гм. Да. Ты всегда была хорошенькой малышкой. А теперь так просто красавица. Еще не замужем?

– Нет.

– Пора, давно пора.

– Помилосердствуйте, мне всего двадцать два!

– Всего-то? Совсем память отшибло. Джон говорит, я всегда все забываю. Я и тебя забыла, говорил он тебе?

– Сказал, что это вполне вероятно.

– Чего еще от него ждать. Он всегда дает понять, что я выжила из ума. – Она метнула сердитый взгляд на Джона Летмана, который, проводив меня до лестницы, остановился у изножья кровати. Он пристально и, как мне показалось, с тревогой всматривался в лицо старушки. Пронзительный взгляд черных глаз переметнулся на меня. – А что удивительного, если я тебя и впрямь забыла. Сколько лет мы не виделись?

– Пятнадцать лет.

– Гм. Да. Пожалуй, так. Теперь, когда ты передо мной, мне кажется, я тебя узнаю. Ты похожа на отца. Как он поживает?

– О, благодарю вас, прекрасно.

– Надеюсь, шлет мне привет?

Вопрос звучал вызывающе, хотя я старалась ничем не вызвать неудовольствия тетушки. Я спокойно взглянула ей в глаза.

– Наверняка передал бы, если бы знал, что я здесь.

– Гм. – Внезапно тетушка откинулась на груду подушек в углу и принялась оправлять кокон пышных нарядов, точно наседка, расправляющая перышки на яйцах. Мне показалось, что ее хмыканье прозвучало довольно одобрительно. – А все остальные?

– Тоже в полном порядке. Будут ужасно рады слышать, что я сумела повидать вас и что вы живы-здоровы.

– Не сомневаюсь. – В хриплом шепоте не слышалось ни намека на старческое слабоумие. – Внимательная семейка эти Мэнселы, правда?

Я не ответила, и тетушка повторила более требовательным тоном:

– Правда?

Я выпрямилась, сидя на табуретке. Поза была очень неудобной.

– Не знаю, какого ответа вы ждете, тетя Гарриет. Если вы считаете, что нам следовало давным-давно навестить вас, то могли бы и пригласить, верно? Вы прекрасно понимаете, что на протяжении пятнадцати лет регулярно, дважды в год, посылали нас ко всем чертям, всех вместе и каждого в отдельности. И да простятся мне эти слова, сегодня меня тоже встретили не с распростертыми объятиями! Если на то пошло, – холодно добавила я, – вы тоже принадлежите к семейству Мэнсел. Вы не можете отрицать, что мои родственники писали вам столь же часто, что и вы им, хотя бы для того, чтобы поблагодарить за очередной вариант завещания!