Мэри Стюарт - Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила (сборник)

Последним на полке стоял томик де Куинси. Пока Халида гремела тарелками, складывая их на поднос, я лениво перелистывала страницы.

«Опиоман не теряет ничего из своих нравственных чувств или побуждений: в нем сохраняются желания, он стремится, не менее искренне, чем прежде, воплотить в жизнь то, что кажется ему возможным, и чувствует, что в этом состоит его обязанность. Однако интеллектуальная оценка пределов возможного бесконечно превосходит его истинные способности. Он не имеет сил не только воплотить замыслы в жизнь, но даже и взяться за дело. Над ним тяготеют демоны и кошмары…»

Plus ça change, plus c’est la même chose [56] Чем больше перемен, тем больше все остается по-прежнему ( фр .). . To же самое говорил мне Хамид. Я поставила кошмары опиомана обратно на полку. Тем временем Халида взяла поднос и наконец-то направилась к выходу.

– Я закрою за вами дверь, – сказала я и привстала, но девушка задержалась в дверях и обернулась ко мне.

– Вы в самом деле приходитесь дочерью сыну брата госпожи?

Она в упор глядела на меня поверх подноса с тарелками. Я прикинула степень родства.

– Да.

– Ваш отец тоже здесь, в Ливане?

– Нет.

– Он умер?

– Нет, – с удивлением ответила я. – С чего вы взяли?

– Тогда почему вы путешествуете одна?

– А что в этом такого?

Она пропустила и эти мои слова мимо ушей. Мысль ее следовала известным только ей путем, которого я никак не могла постичь, но, по-видимому, это было для нее чрезвычайно важно.

– Вы… вы останетесь надолго?

Из чистого любопытства я солгала.

– Насколько позволит тетушка, – ответила я, внимательно глядя на девушку.

– Она плохо себя чувствует, – торопливо откликнулась Халида. – На рассвете вам придется уехать.

Я приподняла брови.

– Это уж ей решать, верно? – возразила я, скрывая за притворной наивностью внезапно вспыхнувшую злость. – Но дворец такой большой, что я не стану попадаться ей на глаза. Мистер Летман пригласил меня остаться, на сколько я пожелаю.

То ли в тревоге, то ли в гневе девушка сверкнула черными глазами:

– Но это невозможно! Он…

В этот миг тишину разорвал повелительный звон колокольчика. Тетушка Гарриет явно пребывала не в лучшем настроении. Чуть подальше, чем в первый раз, залаяли собаки. Они, видимо, по-прежнему гуляли на свободе. Девушка подскочила от испуга так резко, что посуда на подносе протестующе звякнула.

– О спасительный колокольчик, – промолвила я. – Что вы сказали?

– Нет-нет. Ничего. Мне пора идти! – Я шагнула, чтобы открыть перед ней ворота сераля. Чуть ли не с яростью Халида воскликнула: – Не надо! Я сама управлюсь, сама!

Ворота захлопнулись за ней. Я задумчиво смотрела ей вслед. Да, колокольчик ее спас. В нашем споре я одержала бы верх. Не знаю, питал ли Джон Летман корыстные интересы к тетушке Гарриет, но я не сомневалась, что Халида кровно заинтересована в самом Джоне Летмане. И я отнюдь не была уверена, чем это может обернуться для тетушки Гарриет. Я вернулась к книжной полке.

Было бы лестно причислить себя к умницам, которые взяли бы в руки томик Достоевского, Хаксли или хотя бы «Золотую ветвь» и уютно устроились с ним на диване, дабы с пользой скоротать вечер. Но когда Джон Летман, как и обещал, заглянул за мной, он застал меня с «Тигром в дыму» в руках. Одолев несколько глав, я упрекала себя, что не выбрала менее возбуждающее чтение: ведь мне как-никак предстояло провести ночь в безлюдном крыле полуразрушенного дворца.

В руках у Летмана была не керосиновая лампа, а огромный, на редкость мощный электрический фонарь.

– Вы готовы? – спросил он.

Он провел меня обратно в тот самый внутренний двор, где мы с Хамидом ожидали тетушкиного ответа, но затем свернул направо, в сторону, противоположную главным воротам. Именно туда он ушел днем, направляясь к тетушке Гарриет. Дворец был огромным, куда больше, чем я предполагала. Казалось, конца не будет нашему странствию по коридорам, поворотам, подъемам и спускам, череде бесконечных лестниц. Мы прошли еще через два маленьких дворика. В одном из них журчала вода – значит, не все колодцы во дворце пересохли. Проходя через второй дворик, я услышала, как за закрытой дверью кто-то скребется. Затем оттуда раздался хриплый, с подвыванием лай. Я испуганно подскочила.

– Не бойтесь, я ведь говорил, что запер их. – Джон Летман на мгновение осветил дверь лучом фонарика, и в щели под дверью блеснул влажный собачий нос. Пес принюхивался. – Сафир! Звездочка! Тихо! Смотрите под ноги, мисс Мэнсел, здесь разбит порог. Вот мы и в саду принца.

Не знаю, чего я ожидала, наверное, чего-то столь же великолепного, как сад сераля, но, честно говоря, сад принца оказался очень маленьким. Воздух был насыщен ароматом жасмина. В луче фонарика я заметила невысокую стенку, – возможно, за ней скрывался бассейн, но в целом сад принца представлял собой всего-навсего продолговатый дворик с парой цветочных клумб да несколькими симметрично расставленными деревьями в кадках. Джон Летман посветил фонариком на выщербленные плиты дорожки, но в этом не было необходимости, потому что посередине стены, ограждавшей дворик, между двумя чахлыми деревцами в кадках располагалась дверь. Она была открыта, и из нее лился свет. Это был всего лишь тусклый оранжевый отблеск керосиновой лампы наподобие той, что осталась у меня в спальне, но в густой ночной темноте свет казался ослепительно-ярким.

Джон Летман задержался у входа, и я остановилась рядом с ним. Я едва узнала его голос – такая скованность, осторожность и почтение звучали в нем.

– Леди Гарриет, я привел мисс Мэнсел.

Я прошла мимо него в комнату.

Большой диван оказался огромным, и охарактеризовать его я могу лишь двумя словами: роскошное убожество. Пол из цветного мрамора был кое-где застелен персидскими коврами, невероятно грязными. Стены были украшены замысловатой мозаикой, в каждой из стенных панелей имелась ниша, обрамленная резным камнем; когда-то в них, вероятно, стояли статуи или лампы, но теперь был грудами навален всевозможный хлам – картонки, бумага, книги, склянки из-под лекарств, свечные огарки. Посреди пола возвышался фонтан, прикрытый сверху доской и служивший столом: на импровизированной столешнице стоял поднос из потемневшего серебра, на котором громоздилась стопка тарелок с остатками недавней трапезы. На полу возле фонтана валялась пустая миска с пометкой «Для собак». Возле стены стоял полированный комод красного дерева, уставленный бутылками и коробочками из-под пилюль. Меблировку нижней части зала завершали пара потертых кухонных стульев да громоздкое, похожее на трон сооружение из красного китайского лака. Все вокруг было покрыто толстым слоем пыли.