Галина Романова - Ангел мщения

— Ладно. Хорошо. — Арский подавил тяжелый вздох. — Идем дальше.

— Ага. Идем. — Он уставился на капитана, как на поводыря, так ему с ним рядом все становилось ясно и понятно. — Но вот теперь я точно не уверен, что она была с сумкой.

— Если с сумкой была не она, не Иванова Алла, тогда кто? У кого-то ты проверил сумку перед тем, как пропустить в зал?

— Да. Проверил. Сто процентов! И термос видел. И внутрь заглянул. Чай там был, ароматный чай. И еще бутерброды. И все. Больше ничего.

— Кто тебе показывал этот чай? Мужчина, женщина, девушка, парень?

Сергей приложил к губам указательные пальцы, устремил взгляд на часы, неточно фиксирующие время. Эх, отмотать бы его на неделю назад! На тот момент, когда он еще не напился первый раз. Было бы куда проще. Но…

Но что-то, кажется, брезжит. Какая-то картинка рождается.

— Девушка. Это была девушка.

— Молодая? Сильно молодая?

— Я бы не сказал. Даже помятая какая-то. Одежда… — Сережа поводил по себе ладонью вверх-вниз. — Серое все, будто неопрятное.

— Красивая?

— Нет. Точно нет.

— Блондинка, брюнетка?

— Не блондинка, — быстро выпалил Сережа и тут же потух, глянул виновато. — Не помню.

— Ну, Сережа! — Арский подмигнул ему. — Запомнил бы ты блондинку! Точно. У них и взгляд-то особенный.

— А она не смотрела в глаза. Никогда не смотрела. — Голубев обнял себя руками. — Не блондинка она, точно.

— Что значит никогда не смотрела, Сережа? — вкрадчивым, ласковым голосом спросил Арский.

Так, бывало, говорила с ним мать, когда хотела добиться от него правды. Ласково, вкрадчиво, убаюкивая осторожность. И он, как лох, всегда попадался. Сейчас ему не грозило разоблачение. Сейчас ему пытались помочь.

— Что значит никогда? Ты что, видел ее и раньше? — помог ему Арский.

— Да, кажется, да. — Он обхватил ладонями затылок, зажмурился, пытаясь вспомнить хоть какой-то день своей службы. Что-то вспоминалось. — Да, она бывала. Поэтому я ее и не записал.

— Почему поэтому?

— Потому что она часто приходила. Со своей сумкой. Садилась, смотрела, слушала. Таких там несколько человек.

— Каких таких?

— Любопытных. Еще пенсионеры есть, из дома напротив. Те к нам ходили как на работу. А потом небось на скамеечке все перетирали. Сплетничали.

— Небось, — эхом откликнулся Арский, застрочив в блокноте. — Фамилии пенсионеров тоже не помнишь?

— Почему? Одну фамилию помню. Деда. Отставной военный. Бравый такой, седой. Коммунист! Все за правду воевал всегда со всеми.

— Так как его фамилия?

— Как? Так это…

И снова в памяти забрезжила дыра размером с кулак. Да что ты будешь делать!

Он прикусил губу до боли и, ахнув, пробормотал:

— Невский! Точно Невский! Звучно так. Я еще кино смотрел с похожим названием, поэтому и запомнил.

— Хорошо, молодец, — похвалил его капитан. — Давай еще про девушку. Если она ходила туда как на работу, то что-то ты должен был запомнить в ней. Глаза, рот, нос, походку, фигуру.

— Да, должен был. Но ни черта не помню. Серая! Неприметная. Лицо такое… Такое, как маска нераскрашенная. Не помню, капитан! Вы бы с пенсами поговорили. Может, они что вспомнят. Может, пересекались с ней на каком-нибудь заседании.

— А ты ее никогда не записывал?

— Почему? Раньше записывал.

— Раньше — это когда?

— Ну… Может, полгода назад. Как заступил на службу.

— На записях с камер узнать сможешь?

— Так не работали камеры в тот день, — напомнил Голубев.

— Я не про тот день, а про другие. Узнаешь, если увидишь?

— Наверное. Постараюсь…

Он ее не узнал и не вспомнил. Чудеса! И фамилий подходящих в журнале регистрации, повторяющихся более трех раз, не нашлось тоже.

— Придется проверять всех, — сонно отозвался Валера.

Он только что явился на службу, хотя натикало половину десятого утра. И широко, с хрустом зевал, поводя вокруг себя мутными глазами.

Майор не упрекнул. Он сам вчера вечером, между прочим, за семейным столом чревоугодию предавался, а Валера работал. Который день вечерами работает. И неплохо, скажем, работает. Ему удалось узнать то, что другим даже в голову не могло прийти. И он таки пошатнул основную версию, выдвигаемую коллегами из соседнего силового ведомства.

— Придется, — не стал спорить Новиков.

Скосил взгляд на верхний ящик стола. Там в пластиковой коробке лежали фаршированные вареной сгущенкой блинчики. Ольга навязала.

— Все равно не выдержишь без перекуса до обеда, Сереженька. Станешь магазинные пирожки жевать. Не стоит. Лучше ешь домашнее.

Он и не особо спорил. Безропотно подчинился. Во всем, что касалось его желудка, он целиком и полностью полагался на мнение супруги. Может, и не следовало, а? Может, тогда бы он и не отрастил себе живот в тридцать пять лет и не завидовал белой завистью своему другу и напарнику. Тот был всего на пару лет младше его, тоже уже не юноша, а фигуру-то, фигуру сохранил великолепную.

— Ты представляешь, майор, сколько народу придется опросить? — с тоской пробубнил Валера и снова широко зевнул. — Представить страшно, сколько прошло за минувших полгода посетителей. Сколько было судебных процессов. Это сотни три, Серега!

— И чего? Страшно уже самому от своей затеи? Уже пожалел?

— Да нет. Не пожалел. Как жалеть, майор? Ты же знаешь, что я за справедливость. — Валера потер глаза, пощелкал себя по щекам ладонями. — Ни фига не выспался… Понимаю, конечно, что на погибшую можно все списать. Очень удобно. Но правды-то в этом нет.

— То есть ты считаешь, что взрывное устройство в зал заседания пронесла не Иванова? — Новиков прочертил пальцем по столу, резюмируя. — И наш основной свидетель — Голубев — может дать показания?

— Угу. — Валера прикрыл глаза, вытянул ноги, скрестил пальцы на животе, намереваясь задремать. — Но согласен давать их только нам. С коллегами нашими опасается связываться. Считает, что они ему статью тут же припишут за дачу ложных показаний. А он просто перепутал.

— Перепутал девушек, — подхватил Новиков. — Они что, настолько похожими были?

— Судя по описаниям, нет. Иванова была симпатичной, спортивного телосложения, резка в движениях, походка стремительная. Принимала решения так же. А та — вторая девушка — была другой. Она была…

Валера задумался. Он все пытался сформулировать невысказанную мысль Сережи Голубева. Второй день пытался сформулировать. Тот все мямлил, смотрел на него жалобным взглядом, словно помощи просил. И каялся, что не может ее описать. Вообще ничего о ней не помнит. В ней не помнит ничего. Никаких примет!

— Та вторая девушка была безликой, незаметной. Есть такая категория граждан. Незапоминающаяся у них внешность. Общаешься с ними, можешь даже дружить, а описать не возьмешься. Голубев говорит о ней — обычная. И группа пенсионеров, которые с ней иногда пересекались, тоже так же говорят. Самая обычная девушка. Глаза, рот, нос, волосы, руки, ноги. Как у всех. А какое это все, никто ни черта не помнит.