Лия Аветисян - Про любовь, ментов и врагов

– Паргеву Паравяну? – поднял глаза от тарелки Тигран.

– Ну да!

– Он позавчера скончался. Я по радио услышал, – озадаченно выдал он.

– Да ты что? – ужаснулась Верка.

– Слушай, Шварц, я тут вспомнил один детективный роман, ну, точно, как здесь получается… – начал Тигран.

– Иди ты к черту, циник пластический, – возмутилась Верка, – ты хоть представляешь, какой замечательный человек умер?

«Убитые тоже умирают», – вспомнил Шварц слова месье Саргиса.

18 декабря, после полудня

– Ах, Паргев, Паргев, – думал Леонард, меря дёргаными шагами большой зал паравяновского дома, куда близкие пришли после похорон на поминальный фуршет. – Конечно, ты был старым, но казался вечным! И зачем я тебя нервировал своими идиотскими подначиваниями! Но так ведь было всегда, все годы нашей дружбы! И это была игра, которую любили мы оба, и она уже не повторится ни с кем другим… И как Господь может отнять жизнь у человека, даже в таком возрасте, если у него планов еще на годы, а голова и сердце работают, как у молодого мужчины?

– Андраник, – обратился он к старшему сыну Паргева, – я хочу, чтобы ты знал, что мне очень жаль, что так случилось с Паргевом. И что он был моим лучшим другом с тех пор как вернулся в Таиланд…

– Знаю, Ленни, знаю, – ответил тот, и широкое охристое лицо осветила паравяновская улыбка, – и он тоже любил тебя как родного…

Андраник с высоты своего роста положил руку на плечо Сэмюэля.

– Я ведь накануне был у вас, – не унимался Леонард, мы играли в нарды, шутили, спорили. А что было на следующий день?

– Да нормально начинался день, как обычно. Отец с утра был в приподнятом настроении, так как с минуты на минуту ждал кого-то с Ближнего Востока с копией очередного архивного документа, которую он собирался купить…

– Откуда – с Ближнего Востока? – спросил Ленни, по инерции продолжая интересоваться паравяновскими делами.

– Кажется, из Сирии, – рассеянно ответил Андраник.

– А этот сириец пришел? – поинтересовался Леонард.

– Сам он не пришел, а прислал пакет с местным посыльным. Тот принес копию приказа от 1903 года паши Айнтапского вилайета Турции. Это был запрет говорить по-армянски на улице и в публичных местах, предусматривавший наказание в неповиновении: вырывание или отрубание языка. И был приложен список имен первых двухсот, подвергнутых экзекуции за первую неделю. Скорее всего, это отца и расстроило так… Уж очень близко к сердцу он воспринимал события тех времен…

– Это не события, – поправил его Сэмюель, – это трагедия его народа.

– это трагедия его народа.

Андраник молча махнул рукой.

– Ему стало плохо сразу после ухода посыльного? – дотошно допрашивал Сэмюэль.

– Не после ухода, а во время встречи с ним. Задыхаться стал. Тот очень перепугался, крик поднял, но уже поздно было. Молоденький мальчишка совсем. Наша Кими, горничная, еще и его успокаивала. В доме ведь больше никого не было.

– А как его звали? Он от какой почтовой службы? – не унимался Сэмюэль, в котором вдруг проснулся журналист.

– Не знаю, Ленни, не знаю. И полицейский лейтенант спрашивал, а прислуга за всей этой нервотрепкой забыла о мальчишке. Он, видимо, струсил и убежал. Извини, я отойду к гостям…

– Да, я хотел спросить, – спохватился вдруг Андраник, – ты бы хотел взять что-нибудь на память?

Ленни замер в нерешительности.

– Да наверное – дневник наших баталий в нарды, – развел он руками.

– Хорошо, – улыбнулся Андраник, – сегодня же перешлю его тебе.

Теперь Леонард сидел у себя в кабинете и грустно листал солидный том с собственными аккуратными циферками счетов их матчей и точно проставленных дат. А за каждой были их веселые мальчишники на двоих.

Под итогом последнего матча было накарябано наискосок: Arachnа!

– Это еще что такое? Когда я декламировал «Божественную комедию», блокнот был уже закрыт и отложен. Вон, и записано другими чернилами! И счет обычно записывал я. Арахна… «О дерзкая Арахна, как живую тебя я видел, полупауком, и ткань раздранной видел роковую»!.. Что-то тут не так, – подумал Ленни, – что он имел в виду? Поэму Данте? Миф [119] Согласно древнегреческому мифу, искуссница-вишивальщица Арахна из Малой Азии посмела вступить в соревнование по мастерству с самой Афиной, за что была обращена ею в паучка. Класс паукообразных зовется арахнидами. ? Или настоящего паучка? И не случайно он записал это в нашей с ним книжке. Он что, специально оставил мне сообщение?

И стал искать в справочнике телефонный номер лечащего врача Паравяна.

18 декабря, вечер

Господин Бруно Павезе был, судя по всему, ровесником Леонарда. Ну может, чуть старше или младше. Словом, что-то около семидесяти. Толстобровый, глазастый и все еще широкоплечий, он выложил на стол свои мытые-перемытые в дезрастворах крепкие ладони, которые успели спасти в армейских госпиталях с тысячу людей и в Корейскую войну, и во Вьетнамскую, и здесь – уже в качестве частно практикующего врача. То, что Павезе согласился незамедлительно принять Леонарда, изменив свой график, было данью памяти Паравяна. Тут и сомневаться не стоило. Потому что, сухо поздоровавшись с ним, он развернул кипучую деятельность по перекладыванию толстых книг на столе из одной стопки в другую, трижды раскрыл деловой дневник, сделал пометки, закрыл и вновь открыл.

Должно быть, еще с военных времен он терпеть не мог журналистов, которые далеко не всегда были героическими борцами за возможность услышать правду из передового окопа и прифронтовой полосы. Чаще бывало как раз наоборот: фронтовые корреспонденты послушно писали свои репортажи под диктовку штабистов.

– Но ведь такая картина во всех профессиях?

– затеял с ним мысленный спор терпеливо дожидавшийся Леонард. Ведь и врачи далеко не сплошь врачеватели и уж тем более герои? И редкая современная певичка берет верхнее ля, и уж наверняка редкий художник знает сегодня человеческое тело так, как это было принято двести лет назад…

– Я думаю, вы читали официальный бюллетень и эпикриз? – подал наконец голос доктор Бруно.

– Да, господин доктор, но я виделся с ним буквально накануне смерти, и ничего в его внешности или настроении не предвещало скорую кончину.

– Конечно, покойный Паравян был в целом здоровым человеком с очень хорошей наследственностью, – ответил доктор, крутя в лапищах тонкую шариковую ручку. – Хотя о его наследственности можно только догадываться, – с усмешкой прервал себя он сам, – так как никого из близких родственников ему не удалось найти после резни. Но идеальная работа всех органов подсказывала, что генетика у человека была хорошей. Да и сердце работало, как у молодого мужчины.