Лия Аветисян - Про любовь, ментов и врагов

– И заодно выяснят, что Д’Артаньян был армянином, – усмехнулся Шварц.

– А тут и выяснять нечего. Ты знаешь, как звали этого шевалье, его отца? Да точно так, как меня, – Саргис.

– Я слышал, сейчас сюда много турок ездит, – сменил тему нахлебавшийся армянской памяти Шварц.

– Ну много, не много, но ездят. Твой новопреставленный друг Арамис пришел как-то ко мне с турком пообщаться, попросил переводить им разговор.

– Тоже спортсмен, что ли?

– Нет, Армен джан, не спортсмен, там другая и очень противная история, – гадливо скривил толстые губы месье Саргис.

– Ну-ка, ну-ка, – подобрался Шварц. – Расскажи.

– Давай я столовую закрою, пойдем ко мне домой: и картину возьмешь, и поговорим, и хорошее вино выпьем. Идет?

– Месье Саргис – ты находка для нашей полиции!

18 декабря 2004 г., вечер

На носу было пусть католическое, но всё же Рождество. Ну мог главврач модной клиники в конце концов просто так посидеть с друзьями? Дружба детства – она как курение или любая другая приятная зависимость. Забрасываешь ее, обрастаешь знакомствами с нужными людьми, общаешься с удачливыми. И они с тобой – как с нужным и удачливым. Но мало – ох как этого мало для полноты жизни! И даже семья тут не помогает. Ведь контактерами с самой счастливой порой – с твоим собственным детством – являются только те, кого и сам помнишь с незаживающими корочками на коленках. Нет, дружба детства – самая иррациональная из зависимостей, а потому неизлечимая с точки зрения практической медицины. Так Тоникян спровоцировал Шварца и Верку на новую встречу в её мастерской, а сейчас безмятежно трепался:

– Нет, Шварц, ты не прав, осуждая вывозную проституцию. Экспорт всегда был серьезной гарантией для роста ВВП любого уважающего себя государства. И даже если страна не была в состоянии производить конкурентные на международном рынке товары, то Ленин и Троцкий, а вслед за ними все дальнейшие вожди революционной России баловались экспортом революций. Вон президент США в настоящее время тоже озабочен экспортом. Экспортом на Восток демократических ценностей, силами танковых бригад своей армии. Государственная казна Королевства Таиланд давно официально пополняется доходами с вывоза за рубеж изощренных искусниц тайского массажа. А у них ведь проверенные веками навыки охвата всех поверхностей и закоулков человеческого тела! И национальные теневые экономики бывших союзных республик в последние годы жиреют от экспорта. Экспорта простой, как у кошек, но весьма доходной для «крыши» проституции…

Тут Верка возмущенно всплеснула руками, но Тоникян гладко продолжил:

– Между прочим, в теневой экономике ничего особо пакостного и нет: денежки несимпатичных олигархов все-таки проливаются золотым дождиком на их верноподанных, от них капают в магазины и рестораны, университеты и больницы, там люди получают зарплату, гонорары…

– Здрасьте, – прорвалась Верка, – ты еще нам скажи, что деньги не пахнут. Ну, растлила тебя медицина, ну растлила! Не здравоохранение, а рыночные отношения!

– А вот здесь ты не права, Верочка. Между прочим, мои деньги фактически пахнут дезинфицирующими средствами, физраствором и дорогими духами клиенток. Но фигурально они пахнут их светлым будущим, которое на самом деле в прошлом. И здесь я ничего аморального не нахожу. Омолаживая их внешне, я создаю мощные психологические стимулы для дальнейшей жизни и творчества. Если бы кто-то подсчитал, сколько самоубийств, преждевременных инсультов и инфарктов было предотвращено моими хирургическими – и заметь: абсолютно пластическими! – вмешательствами, то мне бы дали орден героя страны!

– Ну ты даёшь, Тиграша, – Верка снова всплескнула руками, – ты хоть при Шварце не трепись. Уж кто-кто, а он-то настоящий герой страны! Сколько орденов ты получил, Шварц?

– Шиш, – улыбнулся Шварц, отвлекшись от раздумий.

– А все почему? – не унимался Тоникян. – А потому, что вздумал сдержать слово, данное пленному азеру. Отпустить его живым-невредимым, если выложит правду. Но откомандированный в часть тупица из штаба решил, что законы чести на войне не работают, и чуть не грохнул того. А что сделал Шварц, будучи совершеннолетним человеком и даже опытным милицейским чином и полевым командиром? Азера отпустил, а своего родного штабиста отправил в хорошенькую кому. И что ты, Майн Мент, в результате получил за свой железобетонный, но абсолютно архаичный кодекс чести? Живого азера, полудохлого армянина и вместо ордена даже не шиш, а Шуш: отдых в шушинской тюрьме и свеженькие лейтенантские погоны вместо майоровых эполет!

– Ладно, – Шварц резко сменил тему, тем самым предупредив очередной всплеск возмущения Верки, – ты мне лучше скажи, а что Арамис делал в Америке?

– Что-что, ну что армянин делает в Америке? Едет в Лос-Анджелес. Там вывесок на армянском языке уже больше, чем в Ереване. Верочка, ты достойный представитель нашей семьи. Пахлава – класс! – оценил Тоникян и бережно переложил в тарелку еще один кусок.

– Достойный представитель запилил бы тебя за все твои слабости, – рассмеялась Верка. Но Тоникян уже прожевал и закинул ногу на ногу:

– Арамису брат приглашение прислал в девяноста первом, он и поехал. Это когда мы принялись троллейбусы вручную толкать от обесточенного перекрестка до следующего, если помните. И мыться из шайки, как папуасы. И я зачастую оперировал при свете аккумуляторных ламп или даже ручных фонариков. Чудо, что ни один фонарик не забыл в полостях пациентов! Мда-а-а… Тогда ведь казалось, что света и газа больше никогда не будет. Как въехали в дровяной век, так и застрянем в нём навечно. И ведь здорово застряли, на целых четыре года! Сколько тогда пессимистов уехало, а? Если посчитать наших с вами одноклассников и моих однокурсников, то добрая треть! Вот вам и психологическая иллюстрация армянской интеллигенции: треть – активные, то есть удирающие, пессимисты, другая треть – пассивные пессимисты, то есть брюзги, не способные ни тронуться с места, ни заняться толковым делом на месте. Зато мы с вами представляем бравую оптимистическую треть интеллигентного народонаселения, способную к выживанию в государстве, давно растерявшем опыт государственности!

– Так что Арамис? – поинтересовался привычный к просеиванию болтовни Тоникяна Шварц.

– Арамис уехал в числе пессимистов. Но Америкой он очень был разочарован: и из-за этого мещанского болота, говорит, я, олимпийский чемпион, рискнул в молодости свободой, спортивной карьерой и жизнью? Они, говорит, там как черви слепые живут. Чуть не стал буревестником революции.

– И что? – спросил Шварц и пристроился с сигаретой у форточки, которая ему приходилась как раз на уровне рта, исторгавшего клубы дыма.