Галина Романова - Вкус запретного плода

— Знаю. Одного не пойму. — Егорова заворочалась в коконе из одеяла, почувствовала, что замерзла, и начала выбираться из кресла. — На что она надеялась? Ну, даже если осудили бы его за ее убийство, потом бы все равно выпустили. Не стала бы она ради такого случая действительно умирать!

— А убийство Светы? Она думала, что это он, и хотела, чтобы он испытал весь ужас тюремного быта. Приговор за два убийства при таких отягчающих вину обстоятельствах. Тут могло пожизненным пахнуть. Она жаждала мести. Она хотела его сломать. Она хотела убрать его от своей дочери и внучки на годы. Пусть даже по одной статье его бы оправдали. Судебная машина раскручивается вяло, неохотно, когда дело касается судебных ошибок. Она надеялась, что он из тюрьмы не выйдет. Как-то так, Егорова. Ты чего там возишься-то?

— Замерзла, — призналась она. — Ноги отсидела.

— Ох, неловкая ты все же, Егорова!

Кирилл встал, подошел к ней, схватил вместе с одеялом и потащил к дому, взвалив ее на плечо.

— Кирилл, ну что ты делаешь? — зашипела Егорова, молотя кулачками по старому бушлату. — Поставь меня быстро.

— Спим в одной кровати, знаешь? — спросил он, ставя ее на верхнюю ступеньку крыльца.

— Инна Сергеевна предупредила. — Она опустила голову, но тут же вскинула ее. — Но это ничего не значит! Мы под разными одеялами.

— Смотри, не дай бог, приставать станешь, — прикрыл он указательным пальцем ее рот.

— И что будет? — У нее вырвался нервный смешок.

— А я… — Он задрал голову к дощатой притолоке, отструганной отцом до блеска. — А я маме тогда пожалуюсь.

Целоваться они начали прямо там же, на ступеньках крыльца. Старое, толстое, клетчатое одеяло путалось у него в ногах, когда он снова подхватил Егорову на руки и потащил в гостевую спальню. Она счастливо смеялась и что-то шептала ему на ухо. Он вообще ничего не разобрал. Он неожиданно оглох и ослеп и еле протиснулся с ней в дверь спальни, с ходу с грохотом распахнув дверь пинком.

— Тише ты! Родителей разбудишь, — заверещала она шепотом.

— Я тихо, — возмутился он.

Он же ничего не слышал, кроме ее и своего дыхания. Он же ничего не видел, кроме ее мерцающих в темноте глаз. И белозубой улыбки. И рта, оказавшегося очень сладким на вкус.

— Это варенье, — призналась она, рассмеявшись, уже после того, как они разместились каждый на своей половинке дивана.

— А я думал, это губы у тебя такие сладкие, Егорова.

— Ты так и будешь называть меня по фамилии? Даже теперь? — Она ткнула его кулаком в бок.

— Пока да.

— А когда нет?

— Когда станешь Игнатовой, к примеру. Тогда стану называть Игнатовой. А пока Егорова, — он широко зевнул и потер глаза. — Спи давай. Мама утром завтрак рано подает. Спокойной ночи, лейтенант Егорова.

— Спокойной ночи, капитан Игнатов.

Она тихо рассмеялась. Нашла в темноте его руку, переплела свои пальцы с его, и обрадовалась, когда он их не отнял.

— Кирилл! — позвала она, еле угадав его ровное дыхание. Он засыпал. — Кирилл, можно еще один вопрос?

— Ну! Чего тебе? Какая же ты неугомонная у меня! Спрашивай!

— Наталье Павловне ведь ничего не светит? В плане срока?

— Слепцов отказался писать на нее заявление. Из-за дочери Наты. Ну и генеральную доверенность Наталья Павловна не стала отзывать. Они договорились.

— А ее дочь? Ирина? Она как? Ты же присутствовал при их встрече, когда они вместе Слепцова из СИЗО ждали. Как они?

— А никак.

— В смысле? — Она приподнялась на локте. Заглянула в его лицо, еле рассмотрев его черты в темноте. — Они что? Дочь ее не простила? Как? Ну расскажи, Кирилл! Как они?

— Я же сказал, что никак, — он заворчал что-то неразличимое. Заворочался, перевернулся к ней лицом, схватил и тесно прижал к себе. — Наталья Павловна принялась просить прощения.

— А что Ирина?

— А Ирина… Она дочь своей матери. Может быть непримиримой и холодной. Она кивнула и сказала, что свою мать она уже оплакала. И ушла…