Татьяна Шахматова - Удар отточенным пером

– С какой задачей?

– С задачей – лить. Лить, обливать, вываливать в грязи конкретно двоих товарищей: Карнавалова и Селиверстова. И тут газета ни разу не промахнулась. На самом деле «Рабочей силе» плевать на работников и их проблемы. Они угрожают – забастовками, арматурой, взрывами, катастрофами и в конечном итоге смертью. В общем, дорогой мой искатель социальной справедливости, это не профсоюзная газета. Это оружие. Оружие с мощным отравляющим зарядом. Эта газета влияет на политику крупного предприятия, целый юротдел работает, чтобы ей противостоять, из-за нее уже не раз менялось руководство завода. Как мы уже выяснили, содержание такой информационной заразы – дело очень недешевое. Значит, там происходит какая-то серьезная игра. В такой ситуации состоять в профсоюзе и внезапно ужасно погибнуть без явных к тому предпосылок – события одной цепи. Я думаю, что кладовщик Захаров с проломленной головой – жертва этого оружия. Пока не очень понятно, кто, с кем и за что воюет. Только что-то мне подсказывает, что Селиверстов информирован о расстановке сил куда лучше, чем пытается показать. Вот поэтому я пока решила придержать свои соображения про смерть Захарова.

Я задумался: теперь логика Вики не казалась абсурдной, но она все же содержала очень много допущений. Такое ощущение, что Виктория сама переняла манеру газеты «Рабочая сила», только наоборот: по любому поводу поливала грязью профсоюз и Жильцова. К тому же молчанию «Рабочей силы» о смерти Захарова имелось вполне разумное объяснение – тайна следствия. Неожиданно Вика громко и нервно расхохоталась.

– О-о-о-о, – веселилась она. – Все-таки интересно, чья именно кукушка бороздит сегодня просторы нашей Бейкер-стрит? Неужели ты веришь в то, что следователи в России стали так бесчеловечны, что не разрешили коллегам убитого написать маленький, малюсенький некроложек? Неужели полиция боится, что по фото в черной рамке убитого опознает рыдающая вдова, чем испортит все следствие? И какая такая вообще секретность при том, что несколько городских газет и интернет-порталов опубликовали в день убийства не только портрет и краткую биографию, но и фото с места убийства. И труп сфотографировали даже, хотя и нельзя. Мозги-то включи, доктор Айболит! Ну хоть что-то там у тебя должно было остаться после этой, как ты ее называешь, практики?

– Но теоретически следователь мог попросить…

– Тайна следствия находится в уголовном деле, – прервала она. – Так что свистит твой Жильцов, насвистывает. Этак он скоро договорится, что и стаканчик за помин души убитого пропустить тоже следователь запретил!

Вика наконец отсмеялась и добавила уже серьезно:

– Хочешь, я попрошу Бориса найти того дознавателя, что приходил к Жильцову, и ты его сам спросишь, просил он о молчании или нет?

Борис, о котором упомянула тетка, работал в Следственном комитете и был знаком с Викой с тех пор, как они вместе раскрыли одно громкое убийство [9]. Я не сомневался, что Борис действительно сможет найти того самого следователя, однако все меньше видел в том необходимости. При встрече с Жильцовым я списал его нервное состояние на нахлынувшие воспоминания об убитом товарище, мне показалось, что его внезапные слезы были искренними, а волнение объяснимым. Однако сейчас я уже не знал, что думать. Насчет публикации некролога доводы тетки казались более чем разумными.

Трубка издала какую-то жаркую американскую попсу, потом мелодия захлебнулась, и строгий голос сказал:

– Алло.

Было только семь утра, но я был уверен, что там не спали.

– Приезжай, – был мне ответ, не слишком радостный, но и не безразличный. – Привези конфеты и печенье какое-нибудь.

Это было так похоже на сливочную девочку, что я улыбнулся своим воспоминаниям. Догадывается ли она, что сама как конфета? Скорее, как суровый грильяж; конечно, Марина – грильяж.

Марго обязательно уточнила бы: «Только без кокосовой стружки и ни в коем случае не пралине». Она не любила миндаль и не ела шоколад ниже 75 процентов, пекла страшненькие на вид пироги из муки второго сорта без дрожжей и верила во всю ту хрень, что ей рассказывали в фитнес-клубе.

– Сейчас приеду, – ответил я в трубку, хотя изначально настроился сказать «нет».

Зачем я вообще взялся с утра названивать Марине? До суда оставался день. Я собирался поработать над статьями Валеева и над делом профсоюза. Мы договаривались с Викой, в конце концов, в том числе и для этого я остался ночевать здесь… И вот я сказал «сейчас приеду».

Впрочем, судя по тому, как сладко дрыхла моя тетка, завернувшись в плед, а главное, что ночник был включен и на подлокотнике стояли три чашки с остатками кофе, до обеда время у меня точно имелось. Стараясь не греметь, я тихо выбрался из комнаты и закрыл дверь своим ключом.

Новое место практики Марины и Лейлы оказалось буквально в паре километров от Старого Озерного. Сказать, что условия здесь были хуже, чем в хозяйстве у Валеева, – это ничего не сказать. Пока я добрался на такси до автобусной станции, а потом до самой деревни, которая по иронии судьбы звалась Новым Озерным, совсем рассвело.

Самого хозяйства я толком не увидел, но магазин – красный угол и святая святых деревенского быта – поражал одним внешним видом. Одноэтажный каменный домик времен активного колхозного строительства, который с тех пор ни разу не видел капитального ремонта, ощетинился на меня растрескавшейся штукатуркой, наносившейся из года в год на старые слои. Магазин, похожий на густо напудренную оплывшую старуху. Ничего хорошего не предвещала и вывеска на магазине: «Успешный». Хороши же здесь представления об успехе!

Марина ждала меня под навесом у входа.

– Спасибо! – просто сказала она, принимая привезенные из города сладости. – Магазин здесь не фонтан.

– Вижу, – пробормотал я, утыкаясь ей носом в шею.

– Соскучился?

– Да. А ты?

– Не успела, – кокетливо улыбнулась она. – Только устроились.

Она шла впереди, покачивая попой, обтянутой оранжевым пуховиком, показывая дорогу в их новое жилище, которое оказалось большим ничейным домом на окраине села. Видимо, хозяева съехали совсем недавно: в доме было полно утвари, обстановка, обязательные ковры, все из середины 80-х годов, старое, но не убитое. В доме имелась только одна большая комната, где стояла кровать, обеденный стол, шкаф с одеждой, печь располагалась по центру. В маленькие прорезные окна поступало так мало света, что даже днем читать пришлось бы с электричеством. С кровати почти до самого пола свешивалась огромная перина, на которой восседала Лейла, вытянув перед собой ноги, между которыми был втиснут таз, наполовину наполненный водой. Лейла рассеянно поздоровалась и вновь склонилась над тазом. Сначала я решил, что девушке нехорошо, но подойдя ближе, разглядел в ее руках птичку, размером с ладонь, которую она аккуратно макала в воду каждые тридцать секунд.