Татьяна Шахматова - Удар отточенным пером

– Нет, ваша честь, – проговорил Селиверстов.

Судья осмотрелась по сторонам. Однако она почему-то не спешила прерывать заседание для вынесения решения.

– Виктория Александровна, – вдруг обратилась судья к Вике, отчего юрист от профсоюза нервно встрепенулся. – Вы собирались задать какой-то вопрос профессору Миллер, прежде чем мы вас прервали, не хотите закончить?

Вика кивнула:

– Спасибо, ваша честь! Да, у меня к госпоже Миллер есть вопрос. Мы все согласны с тем, что каждый понимает в меру своей испорченности. Выражение «тюрьма плачет» Селиверстов воспринял как оскорбление, а не как здоровую критику как раз на том основании, что у него рыльце в пушку. Допустим. Также примем и тезис о важности контекста. А это значит, что выражение «тюрьма плачет» применено в адрес юриста завода «Русский минерал» не само по себе, а в сочетании с рубрикой «КРИМИНАЛ» и заголовком «Селиверстов вляпался». Теперь собственно вопрос. Представьте себе, Ада Львовна, что завтра вам на стол положат университетскую газету со статьей: «Ректор университета вляпался. По нему тюрьма плачет». В рубрике «КРИМИНАЛ». И ректор попросит вас дать оценку этой статьи. Что вы ответите вашему работодателю? Неужели скажете, что так можно написать о человеке, который ни в чем не виноват?

– Протестую! – вскочил дерматитный. – Это угроза.

– Протест отклонен, – отрезала пигалица.

– На каком основании? – взвился юрист.

– Угроза должна быть выполнима для того, кто угрожает, и нести реальный вред. Вряд ли эксперт Берсеньева имеет достаточно влияния на университетскую газету.

Неожиданно встала Миллер:

– Ваша честь, у госпожи Берсеньевой обширные связи в журналистских кругах. Это всем хорошо известно, – сказала она с заметным раздражением. – Поэтому прошу учесть, что Берсеньева вполне способна на подобную провокацию. Я хорошо знаю госпожу свидетельницу, она была моей студенткой. Мне неприятно говорить об этом в подобной обстановке, но сейчас установление истины важнее коллегиальности. И я должна сказать, что научной последовательностью работы Виктории Берсеньевой никогда не отличались. Именно поэтому, как известно, ни одна из ее методик до сих пор не опубликована. Зато она прославилась на кафедре и в научной среде тем, что виртуозно жонглирует терминами. Втюхать всем свой интеллект для нее важнее, чем правда и истина. Пользуясь своими обширными связями, она вполне может осуществить свою угрозу, поэтому я отказываюсь отвечать на этот вопрос.

Голос Миллер похолодел: теплую приливную волну сменили штормовые валы. Однако то, что́ она говорила, скорее радовало, чем огорчало. То ли в силу неопытности в судебном деле, то ли из-за привычки, что авторитету, ученой степени и статусу преподавателя верят на слово, – ведь кому, как не педагогу, характеризовать своих учеников? – Миллер перешла на личности. Только на сей раз привычка решать судьбы своих девочек с высоты университетской кафедры, кого-то поощряя, а кого-то казня, подвела ее.

Никаноров слегка дернул Миллер за подол, что не укрылось от взгляда судьи.

– Значит, такая публикация будет расценена вами как провокация? – подняла брови миниатюрная дама в мантии.

– Это немного другое дело! – помедлив, ответила Миллер, голос ее слегка дрогнул, все-таки и у этой непробиваемой дамы имелись нервы.

– В чем же другое? – встряла Вика. – Слова те же.

– Но ситуация совершенно другая, – парировала Миллер.

– Почему другая? В чем разница между ректором университета, по которому плачет тюрьма, и юристом завода, по которому плачет тюрьма? – спокойно возразила моя тетка, которая сегодня уверенно боролась за титул «мисс железные нервы».

Миллер не отвечала. Селиверстов уже пружинил на низком старте, чтобы окончательно захлопнуть ловушку, однако юрист профсоюза опередил его:

– Протестую, ваша честь! – воскликнул он.

Как только судья дала ему слово, Никаноров наконец опротестовал вопрос на том основании, что их эксперт даст свои пояснения письменно, если суд настаивает, а устно она свое мнение уже высказала. Думаю, Миллер должна быть благодарна Никанорову, потому что ответственность за дачу ложного показания у эксперта, как известно, уголовная.

Заседание объявили закрытым. Мы выиграли.

Праздновать победу Селиверстов пригласил в свое, как он выразился, излюбленное кафе. Я испытывал смешанные чувства. С одной стороны, конечно, я согласился с анализом Виктории: профсоюзники переступили черту. Публично обвинять в уголовных преступлениях, не имея ни доказательств, ни решения суда, – немыслимо. Жильцов со своим профсоюзом не знал меры, это совершенно очевидно. Но лидер профсоюза «Единым фронтом» не знал меры во всем. Он верил в светлую социалистическую идею, жил идеалами другого времени, упирался, бунтовал, был смешон, но люди шли за ним, люди ему верили. Ведь больше защитить их попросту некому. С другой стороны, попытка профсоюза сделать подложную экспертизу и выиграть суд благодаря статусу эксперта Миллер казалась отвратительной. Не все средства хороши на войне.

Мы припарковались на одной из центральных улиц у многоэтажного офисного здания из стекла и бетона с явным преимуществом в пользу стекла. В огромных тонированных окнах отражались старые особняки, чудом сохранившие жизнь в лакомом для застройщиков кусочке старого центра. Казалось, что под взглядом сотен фасеток гигантского стеклянного насекомого домики девятнадцатого века пригнулись и в ужасе зажмурились. Мы поднялись на крыльцо. Селиверстов нажал золотую кнопку звонка рядом с табличкой «Maximus». Нас моментально впустили, после чего мы долго шли куда-то вглубь этого футуристического здания с белыми коридорами и одинаковыми серебристыми заплатами дверей. У двери кафе «Maximus», как и у всех остальных дверей, не было ручки, а имелась только кнопка звонка. Судя по названию, я ожидал, что нас ждет модное кафе с хай-тек интерьером, но я ошибся.

С внутренней стороны металлическая дверь была обита состаренным дубом, а мир за дверью оказался полностью противоположен стеклобетонной деловой лапидарности снаружи. После белого света энергосберегающих ламп глаза не сразу начали различать предметы в царившем тут полумраке. Я здесь раньше не был и огляделся с любопытством.

Хозяева кафе с прилежным усердием покопались в антикварных лавках, создавая интерьер кафе: на стенах висели старинные фотографии, афиши и объявления с ерами и ятями. В углу – немолодой рояль, в стойке для зонта – кружевной дамский зонтик, некогда, вероятно, белоснежный, теперь благородно-желтый. У туалетной комнаты прислонилось трюмо с небольшим подслеповатым зеркалом, навскидку годов двадцатых. Столы с белоснежными скатертями сервированы по-ресторанному, их охраняли массивные деревянные стулья, по-бойцовски широко расставившие массивные ноги.