Татьяна Шахматова - Удар отточенным пером

Мы ехали недолго, минут десять, – значит ехали не в город. Дорога шла проселками, мы подпрыгивали на кочках, отчего мои руки, связанные сзади, начало ломить, как при высокой температуре. Дорога прошла в полном молчании.

Когда выгрузились, в нос мне ударил запах химикатов. Скрипнула дверь, и мы вошли в железно лязгавшее холодное помещение: сначала звуки были гулкими, гудящими, но по мере продвижения вглубь гуденье превратилось в громыханье, громыханье перекрыл грохот… Вонючий шарф сполз почти на самый нос. Вонь и грохот прыгали на меня со всех сторон, как свора диких собак. Звуки заполняли, кусали, разбегаясь черными и кровавыми кругами перед закрытыми веками, хлестали и переваливали через меня, как волны, накрывая с головой. Я попытался вдохнуть глубже, но только заполнился смрадом чужого тела вперемешку с химией. Меня тошнило…

Следующее, что я помнил, – блаженное отсутствие колючей и вонючей повязки на моем лице. Руки наконец оказались свободны, только затекли и чудовищно ныли. Открыв глаза, я обнаружил себя лежащим на обшарпанном кожаном диване в маленькой каморке без окон. Дверь в соседнюю комнату была приоткрыта, и в просвете виднелся чей-то бок в куртке-аляске и часть бритой головы. Человек сидел за столом. Пушистый мех по краю капюшона почти полностью закрывал от меня его лицо, только блестела на искусственном свету лысина и дергалась мясистая надбровная дуга, единственная часть лица, которую я мог видеть с моего ракурса. Стремясь ничем не выдать себя, я лежал неподвижно, стараясь запустить кровь, играя трицепсами и локтевыми мышцами.

– На кой хер ты притащил сюда этого эпилептика? – поинтересовался лысый в аляске низким тяжелым голосом, в котором не было ни злости, ни раздражения, казалось, одна усталость.

– А что делать-то было? – ответил второй голос. Более высокий, жалующийся.

– Дебил, – сквозь зубы ругнулся лысый.

– Нет, а…

– Ты хоть понимаешь, что в тот момент, когда ты его в тачку сунул, ты уже себе срок накрутил? Ты понимаешь, что это похищение человека, а? Как ты это разруливать собираешься? А если этот эпилептик здесь еще и окочурится, то высветится тебе сто девятая вчисту́ю.

– Да ты хоть знаешь, кто это такой? – паниковал второй голос, в котором я снова узнал голос Жильцова.

– И кто же?

– Это племянник эксперта Виктории Берсеньевой. Саша Берсеньев. А сама Берсеньева ведет наше дело по «Рабочей силе» и профсоюзу. С Селиверстовым напрямую знается.

Лысый несколько секунд молчал, видимо, пытаясь связать воедино все хитросплетения наших судеб, но не смог сделать этого самостоятельно и раздраженно спросил Жильцова:

– Что этот племянник этой Берсеньевой делал у Валеева, когда там был ты? И при чем, скажи мне, здесь Селиверстов?

– Берсеньев в этой деревне практику проходил, говорит, что приехал забрать свои документы. Валеев это подтвердил. Но вряд ли так просто все. В куртке у него была газета с моей статьей про Валеева. Та, последняя, про приставания. По ходу, вычислили они нас…

Лысый вдруг рявкнул, прервав ноющий рассказ профсоюзника:

– Кто вычислил? Кого вычислил? Ты че, больной?

– Нет, я реально не знал просто, что делать, – подвывал Жильцов. – Ну телефон я у него отобрал, симку выкинул, но он же всех сдаст! Понятно, что через час он уже будет у своей тетки, а через два они все вместе с Селиверстовым будут в полиции – и все накрылось. Я спалился по ходу, Анатолий.

– По ходу, – передразнил Анатолий. – Ты еще сомневаешься?

– Так вот я поэтому и привез его… – Жильцов вдруг заговорил громче, как будто нашел наконец решение. – Не мог я этого ветеринара хренова так просто там оставить. Тебе привез. Ты главный, подскажешь!

Воцарилась зловещая тишина. Лысый не двигался, только от его дыхания слабо колыхался мех на капюшоне. Этот человек, которого Жильцов называл главным, напоминал в своей темно-коричневой куртке огромного медведя. Поэтому, когда он взревел утробно по-звериному, я даже не сильно удивился. Только волоски на моих руках и ногах вздыбились, напоминая, что все происходящее не просто плод воображения человека, перечитавшего художественной литературы, но самая что ни на есть правда жизни. Хотя в это сложно верилось, несмотря на холод, тошноту и ноющий от удара бок.

– Подскажу, подскажу – уши к жопе привяжу! – нечеловечески заорал лысый. – На чем он тебя спалил? Ты, главпетух гашеный? Чего он такое видел? То, что вы с Валеевым о чем-то разговаривали? У нас свободная страна, хочу с Валеевым общаюсь, хочу с Селиверстовым, хочу – с Аллой Пугачевой!

– Но ваш человек Валеева… избил.

– Ну ты придурок, Леша! Я тебе уже сказал, что ты зассал весь компот! Ты продолжаешь?! По-мужски вы там с Валеевым разговаривали. И все! Это ваше дело. Мало ли кто по деревне ходит с набитой мордой. Валеев, кстати, заявлять не побежит. Хрена с два он побежит! Он сам ссыт, как годовалый, все больше в колготки. Если ты сумел раскопать историю с этими практикантками…

– Да не было ж той истории! – плаксиво взвизгнул Жильцов. – Мы только девкам приплатили, чтобы они переехали в другую деревню, типа по причине сексуальных домогательств. Да заместителю Валеева, Прохоровой Дианке, на лапу дали, чтобы молчала. Но никто из них в суде не подпишется.

Лысый выругался.

– Тебе вообще что-то доверять можно? – зло огрызнулся он.

Я лежал, не в силах поверить, щипал себя, пока только мысленно, так как руки превратились в совершенный камень. В голове судорожно скакал один вопрос: как? Как Виктория, этот потомок-мутант татаро-монгольского ига и славных русичей, особенно по части лежания на печи, как она вычислила все с точностью до последнего бандита?! Каким заклинанием она заговорила эту чертову кучу газет, ни разу даже не видев самого Жильцова и никого из профсоюзников?

Так ты бываешь зол только в момент полного невозврата, так сказать, будучи на самом дне временной петли. Например, когда сидишь в центре грязной лужи с неприлично развернутой куда-то совершенно опричь души ногой и понимаешь: обзавелся. Парой-тройкой медицинских диагнозов точно обзавелся. А ведь еще пять минут назад трое человек орали тебе с утеса: «Сук под тарзанкой не выдержит!» Но ты уже сидишь в луже и думаешь: «Вот я дурак», а одновременно злишься. Злишься на тех, которые кричали, ведь можно было не кричать, а придержать за шкирку.

В следующую секунду мое изумление Викой и злость на нее же усилились в разы, потому что лысый продолжал:

– Ты, Алексей, человек ненадежный, вот что я тебе скажу. Когда Захаров собрался нас всех сдать, ты почему его с завода в тот день отпустил? А? Почему этот кладовщик недоделанный у тебя по городу пошел разгуливать? Я уж молчу, что мы по твоей наводке не того человека на это место поставили. Но это ладно, и на старуху бывает проруха. Только тебе что было сказано – на месте решать вопрос, а что ты сделал вместо этого? Моим ребятам пришлось за тебя разруливать.