Татьяна Шахматова - Удар отточенным пером

– У вас тоже, Владислав Юрьевич… – не выдержал я, и юрист обернулся ко мне с выражением не меньшего удивления, чем в адрес моей родственницы. – Вам надо к неврологу. Завтра же. А лучше к вертеброневрологу.

Селиверстов скривился и махнул рукой:

– Врач прописал разные мази, но ничего не помогает.

– Мази и не помогут, – ответил я. – Пять-шесть новокаиновых блокад – и будете как новый.

– Пройдет, думаете? – удивился он.

– Думаю, да. У вас зажало нерв от сидячей работы, и ваше состояние обостряется с каждым полученным нервным потрясением. А поскольку нервные потрясения вы получаете практически каждый день на судах, болезнь прогрессирует катастрофически быстро. Выход один – поясничный отдел позвоночника необходимо обезболить и блокировать воспаление. А это – новокаиновая блокада.

– Иногда от ветеринара тоже бывает польза, – усмехнулась Вика, и они с Селиверстовым рассмеялись, как будто это была хорошая шутка.

– Хорошо, сделаю, – кивнул Селиверстов, откидываясь спиной на стул. Сейчас он ничего не изображал, не пытался производить впечатление, и я подумал, что и Владислав Юрьевич может выглядеть при желании вполне по-человечески.

– Так что мы делаем? Игнорируем все эти журналистские вбросы? – спросил Селиверстов, когда мы с Викой уже стояли в дверях полностью одетые.

Виктория резко обернулась:

– Ни в коем случае!

– Что же тогда? – сморщился юрист.

– Скандалить. Только скандалить! Нам, конечно, будет труднее завоевать сочувствие широких масс, так как в нашем арсенале только законные методы, а они не столь убедительны. Но делать нечего – нас активно втягивают в скандал, поэтому нам остается только принять в нем участие.

В то самое время, как Виктория собралась ввязаться в публичный скандал с профсоюзом, у меня разворачивался свой небольшой скандалец. Я решил воспользоваться однодневной передышкой с судами по-своему. Наверное, какой-нибудь д’Артаньян или граф де Ла Фер назвали бы это делом чести. В современной же ситуации определение тому, что я собирался сделать, уже не подбиралось с такой легкостью. Есть на языковой карте ряд белых пятен – как в анекдоте: «жопа есть, а слова нет». Как нет в английском языке точного соответствия нашему понятию «застольная беседа»: table talk – это ведь не совсем то же самое. Как не переводится на многие языки понятие «порядочность», так и мое дело, судя по всему, относилось к одному из тех не выраженных еще современным русским языком понятий.

Тем не менее, не зная имени явлению, я был совершенно точно готов и вполне решился. На всякий случай даже не стал писать парням в «Философию эротики», хотя, скорее всего, они нашли бы мое дело вполне эротичным, во всяком случае ничуть не меньше эротичным, чем компы, голые бабы или военная техника. Но я втайне подозревал, что все вместе они могут вдруг подобрать название. И вдруг название это окажется каким-нибудь глупеньким или смешным, потому что, какие бы благородные помыслы ни рисовались моему воображению, если взглянуть на вещи объективно, то я собирался перечеркнуть результат своей месячной практики в деревне, давшейся мне ценой долгосрочного отказа от благ цивилизации.

Вот так сложно на целый невнятный абзац можно описать намерение набить морду. Итак, я собирался в Старое Озерное, к человеку, чьи последние подвиги я назвал «с дымящимся наперевес». Психологи могли бы признать мое поведение замещением, параноидальным переносом или чем-то еще. Не скрою, тот самый неведомый другой, который волновал мое воображение с того момента, как Марго сообщила о его существовании, со всей материальной полнотой вдруг воплотился в образе главного ветеринарного врача Старого Озерного. Волновал ли меня тот факт, что Валеев в два раза старше и на данный момент времени является моим непосредственным начальником? Или то, что мы с теткой взялись за дело, которое он нам предложил? Или хотя бы то, что он имел все же весьма косвенное отношение к моим истинным душевным терзаниям? Волновал. Однако намерений моих это не меняло.

По официальной версии, я ехал к Валееву за бумагами по практике. Тем не менее я прихватил газету, где рассказывалось про подкаты врача к практиканткам, и имел совершенно определенные виды на разговор по этому поводу. Несмотря на то что сейчас перед моими глазами разворачивалась настоящая информационная война компроматов, где правда и ложь легко менялись местами, я твердо верил, что в случае с Валеевым дым был с огнем. Тому имелись веские причины: девчонки были вынуждены менять место практики, а само хозяйство Старое Озерное точно не обладало и пятью процентами того стратегического значения, каким обладал завод «Русский минерал», поэтому вряд ли Валеев сможет отговориться тем, что это целенаправленная атака. Это не имело смысла.

Снег падал крупными хлопьями и, казалось, на этот раз устраивался основательно. Морозы стояли небольшие, но ранним утром, когда первый автобус отправился в Старое Озерное, я все-таки основательно замерз.

Легко пробежавшись по застывшей наконец дороге от свинарника до коровника, Валеева я не обнаружил. Главврач мог быть где угодно, это, черт побери, его царство-государство: в энергоблоке, на молочном или колбасном производстве, на складах, но я решил сначала проверить у него дома. Открыв знакомую низенькую калитку, я увидел на припорошенной снегом бетонной дорожке свежие следы двух пар ног. Судя по размеру следа, это был сам Валеев и с ним кто-то ростом поменьше. Следы вели от калитки к дому.

Наличие свидетеля не радовало, но я решил действовать по обстоятельствам, прошел по дорожке к двери и позвонил. Мне не ответили. Я изо всех сил постучал кулаком, но дверь неожиданно поддалась и открылась сама.

Пройдя сени, я оказался в главной комнате валеевского дома, которая служила ему столовой, комнатой отдыха и залом для приема гостей. Здесь мы не так давно пили хреновуху. Я знал, что дальше располагались спальня и пара еще каких-то помещений, где я никогда не был.

То, что я увидел внутри, застало меня врасплох. Валеев сидел посередине комнаты на стуле вполоборота к входной двери. Он повернул голову, и я сразу заметил, что один его глаз наполовину прикрыт набухшей красноватой кожей. Ноги главврача были неестественно широко расставлены, а руки связаны за спиной бельевой веревкой. Белые чуни валялись в стороне, Валеев сидел босой. Я замер в дверях, а врач проговорил хриплым надтреснутым голосом:

– Берсеньев?..

Я молчал и мялся у порога. А что тут скажешь? Голова работала на последних искрах, словно разряженная батарея выброшенного на помойку телефона. Одна из искр вдруг осветила вытянутые трико и футболку, в которых Валеев ходил дома, но я не мог вспомнить, чтобы он выходил так на улицу, кроме того единственного случая, когда он выбежал мне наперерез, чтобы развернуть из свинарника в коровник. Вторая искра упала на следы от калитки до порога. Стало ясно, что Валеев сегодня из дома еще не выходил. Следы принадлежали двум неизвестным, которые вошли в дом незадолго до меня. Третья искра осветила в моей голове безумное рыжее табло, на котором огромными черными буквами было написано: ОНИ ВСЕ ЕЩЕ ЗДЕСЬ!