Инна Булгакова - Третий пир

— Не знаешь? Вы не знаете? Ой, какая игра! («Вот бренди мне уже не надо было пить, больше не буду», — подумалось между прочим.) Берется палка, каждый хватается за нее рукой, кто как успеет, а последний, чья рука наверху, обязан отвечать на вопросы. Каждый задает по одному вопросу. Весь интерес в том, что заранее уславливаются не врать.

— Все, Лизочек, не продолжайте, играем в откровенность! — загорелся хозяин; Гаврила, настроившись на мистическую волну, пытался возражать, но журналисты и дамы, не ожидая подвоха и соскучившись на «Страстях», бурно поддержали; родственничек же зловеще хохотнул; хозяин настаивал: — Соня, где у нас палка?

— С вами не интересно, — вставила Лиза, — вы обязательно наврете.

— Кто — я?

— И вы, вообще взрослые.

— А что, вас многие уже обманывали? — Аркаша с ласковой улыбочкой глядел на Лизу; Иван Александрович отчеканил бесстрастно:

— Ты будешь первый, если пустишься в откровенность.

— Никогда, Лиза, верьте! Могу поклясться… по-европейски!.. Соня, где у нас семейная Библия?

Жена только усмехнулась в ответ; Аркаша, взбодрившись рюмочкой, отправился на поиски в дом, вернулся вскоре, держа в руках массивную трость с мрачноватым набалдашником в виде оскаленного черепа; драгоценное черное дерево тускло отсвечивало киноварью, и вдруг трехгранной вспышкой сверкнуло стальное лезвие — под черепом ждал своего часа стилет.

— Палочка с секретом! — любовно прокомментировал Аркаша исчезнувшую молнию. — Налетай!

Игроки в азартной спешке налетели, Лиза успела первой, Иван Александрович ухватился двумя пальцами где-то в середине, Аркаше места не хватило.

— Вот блестящий случай, Аркаша, публично погибнуть за правду, — заметил Иван Александрович, — за которую ты борешься в передовицах и подвалах.

— Держу пари на трость. Что ставишь?

— Аркаш, — заговорила Соня, — однако ты хорош…

— Нет, пусть, пусть, — перебил Гаврила заинтригованно. — Обалденная игра. Я уже приготовил вопросик.

По зловредной улыбке старого идеалиста заметно было, что он также приготовился. На лицах Аркашиных коллег любопытство боролось с сомнением, женщины глядели на Ивана Александровича в ожидании, которое он умел-таки возбуждать.

— Что ставишь? — привязался к нему Аркаша.

— Я не могу держать беспроигрышное пари.

— Что ставишь?

— Я тебя предупредил. — Иван Александрович пожал плечами. — И проучу. У меня в машине есть вещица подороже этой палки. Веришь?

— Ладно. Но начну я не с тебя, а с твоей девочки, она умеет в детство играть. — Он повернулся а Лизе: — Прошу.

В пристальном взгляде его она уловила приглашение совсем к другой игре (что ж, с доктором филологии и она становилась взрослой, сейчас он с усмешкой наблюдал).

— Мой вопрос: вы изменяли когда-нибудь своей жене?

В сардонической паузе сладко запели детские голоса в плаче, мольбе и трепете.

— Нет, — сказал Аркаша и засвистел в лад небесному хору.

— Она что, всем такие вопросы будет задавать? — поинтересовалась подруга Ромы, друг процедил:

— Ее дело. Играет по правилам.

А Эдуард заговорил деловито:

— Следующий вопрос мой. Аркаш, только честно: ты действительно в отпуске или вместо тебя в Англию посылают Франкенштейна?

— Погоди, Эдик, — вмешалась Соня, — он сейчас ответит, пусть только отдаст трость Ивану.

— Пока не вижу оснований, Сонечка, — начал Иван Александрович галантно, как вдруг престарелый родственник доложил:

— Если не отозвали, то отзовут. За разложение.

— Старик шутит, — пояснил Аркаша. — Люблю старика.

И захохотал. Подхватили дамы, журналисты и Гаврила; Лиза ничего не слышала, беспокоясь только, как бы не встретиться взглядом с Соней; Иван Александрович наслаждался пением и закатом. Конечно, старик в маразме безобразничал, но и смех звучал слишком уж мелодично и весело: соблазнительную ситуацию стремились обезвредить, принеся в жертву родственника. Однако тот не соглашался на роль шута, а перебравший «огня» хозяин не желал так позорно расставаться с антиквариатом. Сновали в злоязычном воздухе бойкие словечки-малыши и с грохотом низвергались обломки гранитных пирамид: загул, сплетня, донос, выговор по партийной, капитализм, социализм (с человеческим или нечеловеческим лицом), Франкенштейн, Страна Советов (на нее упирал впавший в детство старик: позорить Страну Советов), договорились до гуманизма и основ цивилизации (газетчики — переводя семейный скандал в русло теории). А между тем в обагренном шиповнике угасало солнце, западное царство облаков и лучей медленно погружалось в сумерки, терпеливые дети строили крепость из песка, пылало красное вино в хрустальных бокалах, в лазоревый свод ударялись, звеня, струнные звоны, «подземно» скрежетал орган, могучий бас тщетно взывал к спящим. Вдруг вся эта благодать перешла в шипение.

— Пластинка кончилась, — Иван Александрович поднялся из-за стола, прислонился к перилам. — Ты не находишь, Лиза, что мы как будто засиделись?

Она тотчас встала и подошла к нему. Все сразу замолчали.

— А-га, — протянул хозяин с улыбочкой, — втравили нас в чертовщину…

— Каковая и есть ваша природная среда обитания! — обрел второе скандальное дыхание идеальный родственник.

— Соня, ты наконец угомонишь старика? А вы, мисс… откуда ж вы взялись-то, а?

— Девочка-террористка, я восхищен, — восхитился Гаврила. — Всех сумела завести.

— Ее тоже нетрудно завести, — бросил Рома.

— Пороху не хватит! — Иван Александрович обнял Лизу за плечи, улыбнулся угрюмо. — Ну, спрашивайте, что вас интересует, мы готовы. Ну?.. То-то же. Она честно предупредила, что эта игра не для нас, а для детей.

— Я, например, могу всю жизнь свою рассказать. Некому! Они ни во что не хотят верить, а я, старый идеалист…

— Хотят, не переживайте. Все хотят. Вы верили в пулю…

— В какую пулю?

— В затылок.

Идеалист изумился и замолчал, а режиссер вскрикнул:

— Отлично сказано!

— Они, — продолжал Иван Александрович невозмутимо, — в гуманизм с приятным лицом — тот же, в сущности, смертный оскал. Не советую рубить сук, господа, сидите тихо. Не будет тут Британии. А станете шалить — туда поедет Франкенштейн. Правда, дедушка?

— Вообще-то распустились, — согласился идеалист, по-прежнему изумленный. — Но насчет пули вы преувеличиваете…

— Аркадий! — отчеканил Рома. — Это кто такой?

— Ну, вы без меня договоритесь. А нам пора…

— Нет, отлично! — вскричал Гаврила в эстетическом экстазе. — Затылок — лицо, улыбка — оскал, Франкенштейн создал голема. Прелестный каламбур. Давайте на брудершафт!

— Аркадий! — опять отчеканил Рома. — Это провокатор и фашист.

— Франкенштейн? — уточнил Иван Александрович, забавляясь; Лиза отметила, как женщины глядят на него — в зачарованном испуге; а Эдуард протянул безнадежно: