Инна Булгакова - Третий пир

В полдень в саду напротив калитки сидела Милочка, дожидаясь хозяйки. Остальные томились вокруг да около. Их было пятеро: три собаки и два кота. Преданная семейка-свора образовалась постепенно. Милку, пушистую, белоснежную с черным накрапом лаечку, Митя подарил Поль. Золотисто-черного высокого красавца Арапа (восточноевропейскую овчарку) приобрел для себя. Патрик, оказавшись вскоре Патрицией, явилась на дачу этой весной, еще с голым брюшком; в профиль — слегка искаженный скотч-терьер, жгуче-черный жучок. Карлуша, сын покойной Иоси (матерый кот, разбойник околотка), привел своего сынишку Барона. Две серые тени прошмыгнули по улице, подлезли под забор и одинаково беззвучно замяукали, замерцали изумрудными глазками: «Дай минтай».

Все пятеро были ворами и бездельниками — каждый на свой лад. Карл промышлял преимущественно у соседей, подросток Барон не гнушался и в собственном доме. И Арап, случалось, проводил острой мордой над накрытым столом: тарелки пустели. Милочка, дама нежная и нервная, кушала очень мало, избранные кусочки, но любила обследовать не свои миски. Наконец, Патрик пользовалась всем у всех.

Коты, по обычаю, погуливали, регулярно забегая домой закусить и убедиться, что все тут по-прежнему принадлежит им. Загул, закуска, освежающий сон, ласка. Но чу! Дачная улочка издали оживает: нестись к калитке, чуять шаги и голоса, родной дух, прижиматься всем дрожащим от счастья тельцем к коленям, слезно сопеть и отталкивать друг друга. Хвосты метут воздух; коты поодаль, выгибая спинки, поют в ожидании своей очереди. А если чужестранец посмел потревожить серебряный колокольчик? Враг. Окружить, растерзать, а понадобится — отдать жизнь за любимых. Впрочем, это игра воображения: все пятеро отличались добротою с редкими порывами к убийству. Жертвоприношения (крыса, мышь, лягушка или нечаянный птенчик) складывались у ног для доказательства своей полезности в хозяйстве. Хотя ни в каких доказательствах зверюшки не нуждались, они жили любовью и любили как умели: самозабвенно — псы; коты — с достоинством, на равных — своих дорогих друзей Митю и Поль. (Сельская идиллия возникает в этой главе — пусть так, ведь все уже в далеком прошлом.)

Вот дачная улочка оживает, далекие шаги… ближе, ближе… уши торчком, глаза горят… нет, не она! Однако шаги приближаются к их калитке. Неужто враг? Лиза с Алешей вошли в сад.

Юным влюбленным было что рассказать друг другу, поэтому всю дорогу до Милого они молчали, якобы любуясь летящей стремглав средой из окна электрички. Рассказать о памятнике Пушкина? Нет, нет! О первой московской ночи в общежитии? Она вспоминала темные глаза и речи, он помнил смутно. Гудит головушка. В эту ночку хрипел Высоцкий о конях привередливых над бездной, лилась-переливалась в молодые глотки дешевая студенческая «Гамза», и Алеша вкусил запретное, вполне доступное удовольствие, но — черт-те как, даже лица не запомнил. Головокружительная легкость, пустота падения и мерзкое беспамятство. И еще: новый взгляд — на Лизу, на все, на жизнь. Взгляд удовлетворенный, но безрадостный. Да ладно, переспали по пьянке, нормально: надо же когда-то начать (в материнском полуподвале Алеша всякого навидался, о чем Лиза и не подозревала). И все же: почему так — без лица и без радости?

Собачий вихрь налетел, будто бы нападая и ярясь. Из дома крикнули: «Фу! Свои!» Арап с Милочкой признали Лизу, и Патрик вслед за ними вроде тоже признала. А парень? Зверье внутренне раздваивалось, поскуливало и порыкивало в недоумении: враг или друг? На крыльцо вышел хозяин и прекратил безобразие.

Худой, высокий, длинные темно-русые волосы, светло-серые прозрачные глаза, похож на студента. Настоящий студент в потрепанных джинсах, и детская улыбка к Лизе. Страшный Суд? Старинные книги в ночном дворце? Что-то не верится. Алеша почувствовал разочарование, а Лиза взвизгнула и бросилась дядьке на шею.

После объятий и знакомства — собаки ходуном ходили, хороводы кружили, одобряя, — поднялись на веранду и сели в плетеные кресла у овального стола; стекла в узких переплетах сквозь тюлевое кружево, вышитая скатерть — все тут было ветхим и крайне привлекательным. (Эта ветхая роскошь поразила Алешу еще утром, когда он заехал за Лизой в декадентский дом. А библиотека? Богачи!) Богач закурил, Алеша поддержал, Лиза спросила с непонятным пылом:

— Ну как ты, Митенька?

— Превосходно. А ты?

— Я тоже.

И они засмеялись незнамо чему. На веранду явились серые коты, вспрыгнули на вновь прибывшие колени и запели сладко.

— У вас новые лица.

— Патрик и Барон. У тебя — Барон, а у вас Карл.

— А Поль где?

— В магазин ушла за минтаем. Но ты, Лиза, — я в восхищении!

— Правда?

— Правда, — повторил хозяин, взглянув на Алешу.

— Что-то есть.

— Все есть.

Да, все при ней, вяло согласился Алеша про себя, но — слишком ребенок, школой отдает, Черкасской, в классики с ней играть. И этот чересчур беспечен и обеспечен… по каторгам, по эмиграциям и психушкам, мятежники, зэки и скитальцы — вот что такое двадцатый век; только так: творец — отверженный.

— У вас книги выходили?

— Выходила.

Понятно, какие книжечки у нас выходят. Деньги нужны. Одну ораву эту прокормить! Котов уже сморило на коленях, собаки заглядывали в отворенную дверь и прислушивались.

— Итак, университет? — продолжал Митя. — Люблю отчаянных.

— Про что книги-то? — не унимался Алеша.

— А, сам, отчаянный, поступил и кончил.

— Да так, пустяки.

— Не ври! Не верь.

— Честно, ерунда.

— Зачем тогда писать?

— Для денег.

— Да врет он все! Не видишь, что ли?

— Так зачем?

— Для славы.

— Слава есть?

— Нету.

— А деньги?

— Тоже мало.

— Тогда зачем?

Алеша завелся в гневе, что его не принимают всерьез, тем более и беспечное обаяние хозяина начинало действовать; Митя защищался небрежно, как вдруг ответил невразумительно:

— Наверное, для выяснения отношений.

— С кем?

— Наверное, с Богом.

Ничего себе претензии!

— У вас с Ним личные отношения?

— У каждого личные.

Собаки разом прыснули с крыльца, как будто все стало ясно, вопрос исчерпан, и понеслись к калитке. Она отворилась, Поль приближалась по кирпичной ржаво-пестрой дорожке меж одичавших розовых кустов и золотых шаров — бесчисленных маленьких солнц — в окружении восторженных друзей. Те повизгивали и подпрыгивали, принюхиваясь к ее вязаной сумке. Карл на Алешиных ногах энергично потянулся, пробуждаясь. Алеша пробуждался вместе с ним. Вчерашний страх на вокзале невнятным предупреждением прошел по сердцу, Алеша пожал плечами и отвернулся, словно ослепленный, словно это было уже когда-то: по саду шла женщина в разноцветном сарафане, и древесные светотени играли на ее загорелом лице переменчиво-ярко и потаенно.