Инна Булгакова - Третий пир

Он вдруг испугался сам себя и пошел куда-то, не различая дороги, чувствуя только, что действительно мог бы убить, избить, разнести все вдребезги. Потом проступили стволы и листва, решетка, дорожки… опять бульвар?.. Ах да, Бульварное кольцо… Лизин голос сказал за ухом:

— Вот подходим к Литературному институту, здесь писатели учатся, а дальше, на Герцена, выпивают в своем клубе. Мы с Митей в позапрошлое лето…

— Умеют устраиваться, — отрезал Алеша.

— Если ты о Мите…

— Чтоб пить в том клубе, надо поднатужиться, а? На Страшном Суде туда не въедешь. Скорее в другое место пристроят.

— Ну, понятно, он никому и не читает, только своим. Все так живут.

— Как «так»?

— Прячутся, притворяются. Все условились врать. И мы тоже.

— Я — нет.

— А зачем тебе нужна «Мать»? Ведь она невыносима.

— Да не нужна она мне!

— Нужна. Будешь на экзамене воспевать подвиг Павла. Или Павлика. Или Павки.

— Да ну! Мне и университет не нужен.

— Мне тоже, — легко согласилась Лиза.

Алеша круто затормозил.

— Так какого ж ты меня сюда затащила?

Лиза улыбнулась, в коричневых бархатных глазах вспыхнул огонек. «А Лизка не ребенок», — подумалось впервые. Алеша уселся верхом на какое-то деревянное чудище (по пути вырос детский городок в псевдорусском стиле), Лиза — на порожек избушки на курьих ножках, прелестная резвая девочка в голубых джинсах.

— Никто тебя никуда не тащил. И вообще: если нам от них ничего не нужно, можно ведь и не врать?

«Если не врать — ее не видать», — всплыла резонная мыслишка. Что она делает на Страстном? Страстный, второй, главный план не исчезал в этой крутне по Москве и сопровождался голосами в парадной тьме: трупы заполняются… секрет утерян… не дотянуть. Алеша сказал задумчиво:

— В земле Сталин не протянет. Там уже ничего нет, кроме костей.

Лиза живо заинтересовалась.

— Ты думаешь?

— Конечно. Требуется особая вентиляция. Вообще все погребальные действия у египтян сопровождались молитвами — и мумии до сих пор целы, представляешь?

— Неужели это помогало?

— Не верится, но факт. Шестьдесят дней в содовом растворе, потом сушка горячим воздухом.

— Сколько сушить?

— Что-то около недели, кажется.

— Издевательство над бедным человечком. Зачем?

— Чтоб жить после смерти. Душа у них не могла жить без тела.

— А у нас как будто может.

— Да я не про нас. Там тайна какая-то есть, в «Книге мертвых». То ли состав смол засекречен, то ли трав. В общем, с тех пор не очень-то получается.

— А кто-нибудь делал?

— Здрассте!

— О! — Лиза энергично задумалась, задвигались темно-русые брови к переносице. — Но ведь лежит. Ты видел?

— Нет.

— И я нет. Бедный человечек. Хочешь жвачку?

— Давай.

— Алеш, а что если он не умер?

— А он и не умер, открой любую газету.

— Нет, без шуток. Что, если мертвые не умирают? Вообще все. Вот мы сидим и не подозреваем, а они кругом кишмя кишат.

— Ну, это мракобесие.

— Пусть. Но в этом что-то есть.

— А может, так оно и есть! — он вдруг увлекся картиной бессильного восстания, одушевления, отмщения. — Только не все кишат — убийцы и жертвы. Возвращаются на место преступления, по народному обычаю.

— По обычаю?

— Ну, по поверью. В спокойных странах, в какой-нибудь Швейцарии, лежат спокойно. А у нас, если доктор прав, сто миллионов трепещут, и все идет наперекосяк.

— Какой доктор?

— Жека.

— А, Жека. Тот еще тип. Мне он понравился.

— Да. Мне особенно понравилось, когда он говорил, что русские должны погибнуть как нация.

— Нет, это как-то не очень…

— Слабые должны погибнуть, — сказал Алеша решительно, — по Дарвину. А мы слабые. В какой еще стране можно уничтожить сто миллионов — совершенно безнаказанно.

— Это сколько ж надо палачей! — изумилась Лиза, до которой дошел наконец не символический, а арифметический смысл жертвы. — И Митя не отрицал… Нет, все равно это не может быть правдой.

— А я верю.

— Но ведь невозможно вдруг всем сойти с ума.

— Значит, возможно.

— Раз так — пусть мертвые не умирают. Я так хочу, по справедливости. Пусть соберутся когда-нибудь — мокрое место от всего этого останется.

— Я про то и говорю. И не жалко.

Крошечное дитя в белоснежном чепчике подковыляло к Алеше и просительно засмотрелось голубыми глазами: ему хотелось посидеть на чудище. Так то сивка-бурка вещая каурка, неузнаваемый в авангардистском броске, оскаленный и нервный. Алеша подсадил малыша, тот помчался в чисто поле, а они опять пошли по пятнистой дорожке под липами.

— Пойдем в ЦДЛ? — предложила Лиза. — Там такие пирожные.

— Что такое ЦДЛ?

— Я ж говорю: Дом литераторов.

— Так ведь не пустят?

— Прорвемся.

Средь посольств экзотических стран — чисто выметенные дворы и подстриженные лужайки, как необычно, чудн о живут чужеземцы — вытянулся писательский домик с тяжелыми стеклянными дверьми.

— Стой. Вон, видишь, идет дядька? Он явно сюда.

— Почему ты знаешь?

— Потому… вид странный, ничего не замечает, углублен. Так вот, он меня проводит, а потом вернется за тобой.

— А почему он должен…

— Тихо! Хочешь на великих посмотреть — жди.

— Великие умерли.

— Не привередничай. Какие есть.

Дядька — около пятидесяти и прилично одет — и впрямь поднялся на пологую ступеньку к дверям, Лиза подошла, улыбнулась, он явно встрепенулся.

— У меня к вам просьба.

— Чем могу служить?

— Мне нужно попасть в клуб, но я пока что не член Союза.

— Так прошу!

Они удалились, а через некоторое время — недолгое — дядька возник за стеклом и поманил Алешу пальцем.

— Это вы бедный брат?

— Я.

— Пошли.

Прошли мимо свирепых старух в черном (вот кто охраняет писателей), мимо зеркал и деревянных панелей в прохладной сумеречной глубине; с огромного портрета некто глянул зорко («Покойник Фадеев, — пояснил дядька. — „Разгром“»), сейчас гаркнет: «Партбилет на стол!»

— Ну-с, молодые люди?

— Спасибо, — сказала Лиза.

— Рад служить. Левушка.

— Я Лиза, а это Алеша.

— Лиза и Алеша — прелесть. Что-то такое незабвенное, знаете, карамазовское. И как похожи.

— Мы близнецы, сироты.

— Ай-ай-ай!

— А вы в каком жанре?

— Драма. Одинокий поживший человек кончает жизнь самоубийством. Действие первое — в морге. Угрюмый сторож уходит, гремя ключами…

— Левушка, — сказал, подойдя, господин в черном. — Привезли немецкое пиво.

— Присоединяйтесь! — щедро воскликнул Левушка и пояснил, как в старомодной пьесе, «в сторону»: — Это приютские близнецы.

— Присоединяйтесь! — жалостливо поддержал господин в черном.

Лиза ответила твердо:

— Мы сами по себе, — и повлекла Алешу в какие-то деревянные переходики, клетушки и лесенки в поисках позапрошлого подвальчика с пирожными.